9. Презумпции наследования. Дарвинизм по Вейсману

Презумпция - это тезис, который признается истинным без доказательства до тех пор, пока не будет доказана его ложность. Широко известна правовая идея - презумпция невиновности: подозреваемого надо считать невиновным, пока суд не признает его виновным.

Когда скептики дружно заявили Дарвину, что наглядность идеи отбора не может заменить доказательств реальности отбора как фактора эволюции, он стал защищать идею отбора именно как презумпцию: не раз он заявлял, что единственный пример свойства, необъяснимого отбором, явился бы «сильнейшим ударом» всему учению.

Такие примеры указывали многие: еще Теофраст писал о бесполезно огромных рогах оленя, а в дни Дарвина нашли ископаемого ирландского оленя с рогами непомерными, явно вредными. Затем много примеров обнаружил сам Дарвин (в том числе самый важный, ум человека - п. 3-3), но предпочел не менять учение, а искать каждому такому случаю отдельное оправдание. Это, как мы знаем, всегда сделать можно.

Особенно преуспел в этом Уоллес. Даже про ирландского оленя Уоллес нашел, что сказать: гигантские рога, оказывается, хоть потеряли роль «полового вооружения» и стали цепляться за ветки, но зато стали защищать некоторые точки тела при беге сквозь те же ветки. Интересно - сколько, по мнению Уоллеса, от этого родилось добавочных оленят за всё время жизни всех оленей? Если бы Уоллес задал себе этот вопрос, ему, полагаю, стало бы ясно, что пользу от рогов он толкует не по Дарвину, а по Ламарку. Однако такие вопросы в дарвинизме задавать не принято.

До конца дней Уоллес призывал считать отбор всемогущим, пока не будет доказано противное. Напомню: он пришел к выводу, что ум отбором (ни естественным, ни половым) не создан, но презумпцию не сменил.

Легко видеть, что «принцип наследственности» (п. 3-5) был введен Уоллесом тоже как презумпция - после того, как Беннет загнал его в угол.

зумпция дарвинизма: считать каждый признак полезным - либо по известной причине, либо по неизвестной.

В наше время порою раздается призыв решать эволюционные вопросы так же, как в суде, т.е. признавать данное учение (обычно это какая-то часть дарвинизма) истинным, пока не доказана его ложность.

Опыт показывает, что тот ученый, который принял какую-то презумпцию, уже не ищет истину, а копит доводы в свою пользу. Истину ищут другие. Мы уже говорили, что люди, встретясь с опровержением своих взглядов, склонны не менять их, а игнорировать само опровержение или, в лучшем случае, искать в нем слабые места, а найдя хоть одно, успокаиваться («чего хочется, в то и верится» - говорил по этому поводу Данилевский). Так, например, поступали Жоффруа (пп. 2-2, 2-6) и Дарвин (п. 3-6). Наоборот, призыв М.Д. Голубовского (в сборнике ЭБ) отказаться от “демона авторитетов” есть по сути признание неприемлемости презумпций в научном поиске. Cm. Дополнение 1.

Ученый, принимая презумпцию, заданную его окружением, теряет плюсы индивидуального мышления и должен понимать, что перестает быть самостоятельным теоретиком. Уверять себя: «я сменю убеждение, как только мне предъявят убедительные доводы» - наивный самообман. Сменить убеждение он может, только если готов его сменить. Только тогда доводы полезны. Иначе он будет лишь искать контрдоводы. А обычный ученый (т.е. работающий в “нормальной науке”, см. п. 1) бывает готов к смене только вместе с обществом. Получается порочный круг, выход из которого производится всем обществом лавинообразно и с большим опозданием, причем не по осознании причин, а под влиянием повода.

Мне видится верной та мысль английского сборника (1859: Entering in age of crisis. Bloomington, 1959), что победу дарвинизма определило общее падение религиозности в 1850-х годах, а книга Дарвина лишь дала повод.

Столетиями эволюцию признавали единицы и вдруг, в течение полуго- да, стало признавать большинство, хотя Дарвин не привел ни одного нового факта, да и из прежде известных взял малую часть - феномен изменчивости. Идея эволюции стала вдруг презумпцией для общества потому, что ему был Дарвином дан повод (голословное, но наглядное объяснение - отбор полезных наследуемых вариаций) и оно к этому моменту созрело для такого повода (статьи о “проблеме вида” появлялись в западной научной периодике 1858-59 годах едва ли не каждый месяц). А созрело общество потому, что религиозность проходила тогда на Западе через свой очередной минимум.

Дарвин, как и все до него, был уверен, что приобретенные особью при жизни свойства могут наследоваться. При каких условиях НПС на деле происходит, ни он, ни кто другой объяснить не мог. НПС имело тогда статус общепризнанного постулата (но не презумпции).

Приведя в «Изменении» огромное число примеров как наследования, так и его отсутствия, Дарвин пришел к вполне верному выводу: НПС на

блюдается, но нерегулярно. Некоторые его выводы очень важны - например: 1) из всех традиций уродования людского тела только обрезание (если, добавлю, проводится мальчикам во младенчестве) производит наследственный эффект, пусть нерегулярно и неполно, но достаточно часто; в других случаях НПС происходит часто лишь тогда, когда «передается именно болезненное состояние нервной системы»; 3) принято считать, что сеянцы яблонь, груш и слив вырастают дичками, но на деле всё сложнее: у них очень высока изменчивость, но дичками большинство сеянцев считать нельзя (Дарвин Ч. Изменение..., гл. 12).

Казалось бы, эволюционисты должны были броситься изучать НПС, но вышло иначе. То было время становления математической статистики, когда идеология “надежных фактов” уступала место идеологии “статистической достоверности”. НПС не удовлетворяло ни той, ни другой и было обречено на столетнее забвение. Тот факт, что наибольший интерес для понимания процесса могут представлять редкие события, не имеющие определенной частоты (возникающие на грани порядка и хаоса - см.

В 1883 году немецкий зоолог Август Вейсман (1834-1914) заявил, что НПС - постулат, не имеющий обоснования. Он указал, что для передачи потомству изменение должно попасть в половую клетку, тогда как проявляется оно в соматических (неполовых) клетках. Он сформулировал на сей счет презумпцию, которая легла в основу неодарвинизма: надо отрицать НПС, поскольку «до сих пор нет ни одного факта, который действительно доказывал бы, что приобретенные свойства могут передаваться по наследству». То есть сменил постулат наследования на противоположную презумпцию, что никак нельзя назвать хорошим научным приемом.

В терминах логики: отрицание квантора всеобщности всегда дает квантор существования (от отрицания), но не квантор всеобщности. Вейсман законно мог утверждать лишь, что существуют акты ненаследования и что они преобладают. Он же сменил при отрицании один квантор всеобщности на другой. Логику в те годы изучали в гимназиях, так что ошибка была очевидна. Однако смена установки (поводом для которой послужила книга Вейс- мана) в обществе ученых произошла, и ошибку никто из принявших презумпцию не замечал. Даже когда на нее укагзл сам Вейсман - см. далее. Обычно презумпции защищаются именно с данной логической ошибкой - с подменой кванторов.

Доказав в опыте, что не наследуются лёгкие травмы (он рубил мышам хвосты в течение ряда поколений), Вейсман по аналогии заключил, что не наследуются и никакие прочие изменения. И хотя он ясно понимал, что имеет дело с аналогией, его последователи стали писать и, как ни странно, пишут до сих пор, что невозможность НПС доказана.

В действительности опытные факты, как собранные во времена Дарвина, так и новейшие, ясно говорят, что свойства, приобретенные особью при

жизни (в основном, в детстве), наследуются, но не всегда и не все (новейшие ссылки см. [Назаров, 2005, гл. 14]).

Однако бессмертна заслуга Вейсмана в том, что он первый заявил: половые клетки защищены от влияния внешней среды (“барьер Вейсмана" [Стил и др.]).

Позже Вейсман понял, что был неправ, считая барьер непроницаемым, и указал возможный путь изменения наследственного материала при жизни патологическое воздействие на половые клетки [Филипченко]. Это было великолепное прозрение (предвиденье патологического стресса), однако оно опережало век, и тут Вейсмана не слушали. Правда, бывали исключения: у Любищева в письме (1945 г.) читаем:

“ заслугой Вейсмана, по-моему, является не его логичность, а правильный упор на то, что наследственная субстанция гораздо более независима от внешних факторов, чем это было принято думать до него. Ho он, конечно, сделал грубую ошибку, пытаясь абсолютизировать независимость, от чего он, впрочем, почти отказался к концу жизни” [Любищев - Гурвич, с. 174].

Презумпция Вейсмана овладела ученым миром и только одна из его наследия запомнилась. То был тупик, из которого биология лишь через сто лет начала выбираться - мы узнаем об этом в части 2.