12. Рождение генетики. Дарвинизм по де-Фризу и Мензбиру

Ранее мы видели, что в дни Дарвина многие ученые, приветствуя его учение, пытались ввести в него внешний движущий принцип, «буксир». Однако нынешний дарвинизм, как известно, никакого «буксира» не признаёт и потому отвергает все факты, его требующие.

Как уже сказано, Уоллес видел движущий принцип в наследственности. Позже, в «Дарвинизме», он ни слова не сказал об этом, поскольку принял презумпцию Вейсмана. Столь странные шаги были в эволюционизме часты и даже неизбежны, пока не было теории наследственности.

Принято считать, что такая теория, генетика, родилась в 1865 году, с законами Менделя. Однако почему их почти никто не замечал 35 лет?

Их цитировали, но не понимали. Как показала эстонская исследовательница Майе Реммель (Вальт), с ними просто нечего было делать при понятийном аппарате тогдашней биологии, исходившей из понимания наследственного материала как чего-то непрерывно текучего, связанного со смешением каких-то не вполне ясно выразимых жидкостей (Valt М. Mendel ja Darwin // Eesti Loodus, 1972, july; резюме русское).

Дарвин сам признавал, что не имеет на сей счет четких представлений, тем не менее именно он в 1868 году ввел в научный оборот понятие наследственной частицы (геммулы). Оставалось соединить Менделя с Дарвином в единой концепции. Ho чтобы понять роль дискретного (частиц) в биологии непрерывного, понадобился гений, и его пришлось ждать. Им стал голландский ботаник Гуго де-Фриз (1848-1935).

Он опубликовал в 1889 году книгу «Внутриклеточный пангенез», само название которой ясно говорит о ее сути: дарвиновы геммулы навели его на ту мысль, что существуют частицы наследственности (у де-Фриза: пангены), но что мигрировать они должны не по всему телу, а лишь внутри клетки (Де- Фриз Г. Избр. произв. М., 1932).

До него уже понимали, что ядро содержит материал наследственности (в качестве ее носителей даже называли хромосомы), а цитоплазма их реализует.

«И чтобы отдать себе отчет во всех явлениях, надо для каждой наследственной особенности принять отдельную частицу... Эти пангены невидимо малы, однако они - совсем другого порядка, чем химические молекулы и и их бесчисленные соединения; они должны расти, размножаться и распределяться по всем или почти всем клеткам организма при делении клеток. Они неактивны (латентны) или активны, но размножаться могут в обоих состояниях. Будучи преимущественно латентны в клетках зародышевого пути, они развивают обычно высокую активность в соматических клетках. И именно так, что у высших организмов не все пангены в одной клетке достигают активности, но в каждой одна или же несколько небольших групп пангенов достигают господства и придают клетке ее характер».

В этом отрывке - программа развития генетики, но дальше текст еще удивительнее: де-Фриз смело заявил, что хлоропласты («хроматофоры») должны иметь свои пангены; что в эволюции клетки был момент, когда совместное нахождение активных и неактивных пангенов в цитоплазме стало мешать работе клетки, и тогда возникло ядро, которое являет собой «практическое разделение труда»; что ядро содержит все пангены организма, а цитоплазма - только «те пангены, которые ей нужны для деятельности».

Увы, тут намечены не только взлеты будущей науки, но и ее тупики. По де-Фризу, частицы наследственности несут «наследственные особенности», но нет ни слова об основных, общих для всех клеток, функциях, и такое понимание наследственности надолго стало всеобщим; неявно считалось, что организм буквально сложен из своих характерных признаков; а его целостность если и изучалась, то вне генетики.

По де-Фризу, «однажды вышедшие из ядра пангены уже не могут быть допущены обратно» ни в это, ни в иное ядро. В части 2 мы узнаем другое: обратный поток генов исчезающе слаб по сравнению с прямым, но он-то и движет эволюцию.

В те годы де-Фриз исследовал «мутации» - резкие наследуемые изменения свойств.

Плод открытия явно перезрел: едва появилась краткая заметка де- Фриза (апрель), как два немецких ботаника заявили о похожих результатах и успели их в том же году опубликовать (ходила даже легенда, что все трое переоткрыли Менделя независимо, пока ее не опроверг историк науки М.Д. Голубовский). Генетика родилась.

Де-Фриз дал свое понимание эволюции - мутационизм; один вид переходит в другой скачком, в одну мутацию. Теперь «буксиром» эволюции становился механизм мутирования: он определял, что из чего делается.

Собственно говоря, ничего нового открыто не было, просто все обратили, наконец, внимание на то, что прежде лишь мельком поминали как досадную помеху. Еще в 1590 году немецкий аптекарь Филипп Стефан Шпрен- гер разослал известным ботаникам семена новой разновидности чистотела, неожиданно выросшей в его саду. Разновидность Шпренгера выросла в готовом виде из семени обычного чистотела и оказалась устойчивой, т.е. сохраняла отличия при размножении семенами. Ее стали кое-где культивировать и описали как подвид; она проявляла, как следует особому подвиду, способность преимущественного выживания в некоторых особых условиях (на остатках стен), тогда как на грядках уступала обычному чистотелу. Налицо элементарный акт эволюции (рис. 11). Он получил имя “гетерогенез” (от греч. гетерос - другой), поскольку здесь одно порождает прямо другое ('С.И. Коржинский. Гетерогенезис и эволюция // Записки Имп. Академии наук.

Физ.-мат. отд., т. 11, № 2, 1899).

Рис. 11. MHCTOTejI Chelidonhun majus: слева типичная форма (из книги D.

Дарвину пример Шпренгера остался неизвестен, однако он знал несколько других (такова плакучая разновидность туи; описание и рисунки этой туи привел Данилевский в своем «Дарвинизме» как пример эволюции не по Дарвину - рис. 12), но не стал менять своей презумпции: эволюция идет путем отбора мелких вариаций - как не сменило ее и общество. Эту презумпцию удалось сменить де-Фризу: в 1901 году он заявил, что вид переходит в вид не по Дарвину, а путем мутации; и хотя перехода в одну мутацию наука не признала, но воцарилась презумпция: вид образуется путем мутаций.

Уже в 1902 году московский зоолог Михаил Александрович Мензбир (1855-1935) произнес в МОИП речь «Мнимый кризис дарвинизма» (Русская мысль, 1902, № 11), где сочетал Дарвина с де-Фризом. По Мензбиру, Дарвин «совершенно логически приходит к заключению, что тот путь, которым

происходят породы домашних животных, должен иметь место и по отношению к происхождению пород диких животных», но вместо искусственной селекции действует мальтусова схема: перенаселение рождает борьбу за существование. Этот процесс «настолько прост и ясен, что против него возражать нечего», причем он равно действует в отношении происхождения видов, родов и вплоть до «типов, общих животному и растительному царству». Так был заложен нынешний дарвинизм.

Конечно, Мензбир знал, что данная схема вызывает массу возражений, но, как видим, отверг само их существование. Такой научный фанатизм досаден, ибо всегда рождает переупро- щенные теории. Однако он хорошо отражал ожидания общества, и мало кто хотел видеть примитивизм нового дарвинизма.

Рис. 12. Туя восточная (Thuja orientalis) из книги Н.Я. Данилевского. 1885 (гле дано старое родовое название Biota). Сверху: типичная форма; снизу: плакучая форма (pendula)

По Мензбиру, мутациями следует называть не только крупные изменения, порождающие разновидности и виды, но и любые хорошо наследуемые скачкообразные изменения; он был уверен, что мутация, как и дарвинская вариация, не создает ничего совсем нового, но откуда берется новое, не сказал.

Через 40 лет после речи Мензбира, с появлением книги Джулиана Хаксли «Эволюция, новый синтез», данное понимание дарвинизма стало почти всеобщим и получило название СТЭ. (Ее излагают все учебники, в том числе ЮШ; о ее связях с остальным дарвинизмом см. [Воронцов; Гооб- ницкиО; Зусмановский; Назаров, 2005]; о ее пренебрежительном отношении к внезапным крупным эволюционным изменениям см. [Колчинский].)

Итак, было решено, что в мутациях реализуется дарвинская идея изменчивости и что прежние споры вокруг дарвинизма можно забыть. Однако

ни одного примера той последовательной замены небольших улучшений, какую молодой Дарвин нашел в форме идеи в труде Жоффруа (но не нашел в природе) и какую с полным правом назвал «законом малых различий, производящих более плодовитое потомство» (п. 2-8), обнаружить так и не удалось.Начиная с Мензбира, дарвинисты считают все подобные трудности просто несуществующими.

Если знать историю, то легко видна логическая дыра: мутацию (то есть стойкое скачкообразное изменение наследственности, «спорт») в кругу Дарвина не раз обсуждали, но никому тогда в голову не приходило сказать, что один вопрос снимает остальные. Им не приходило в голову отвергнуть все движущие принципы, не предложив взамен ничего. Все ученые в XIX веке, включая даже Вейсмана, чувствовали необходимость «буксира». Наоборот, преподаватели (а профессор Мензбир стал даже первым советским ректором Московского университета), журналисты и проповедники ее не чувствовали. И их читатели и слушатели, став профессорами, обратили дарвинизм в наивную догму.