17* Процесс приспособления — не главный

После 32-х лет теоретического молчания (не считая работ по биометрии), Любищев вновь заявил о себе как теоретике биологии. Живя с 1950 года в Ульяновске, он в 1962 году опубликовал в Москве статью «Понятие сравнительной анатомии» (перепечатана в сб.

Главное в ней для нашей темы: если до Дарвина зоология была основана на сравнительной анатомии, то по воцарении дарвинизма интерес к ней у большинства биологов пропал. Она, как предмет преподавания и исследования, сохранилась лишь в качестве набора свидетельств в пользу эволюции. Если Гёте ставил перед морфологией «задачу раскрытия законов органических форм», то само их наличие стало сомнительным. Организм стали рассматривать как сумму приспособлений.

Знание конкретных законов органических форм уступило место расплывчатым объяснениям полезности каждого свойства (добавлю: произошел возврат к основной идее естественного богословия). «Удовлетворенность расплывчатым объяснением притупляет желание искать законы природы, что и случилось» - писал Любищев. Призывая вернуться к сравнительной анатомии как основе биологии, он признал, что с утверждением идеи эволюции «радикально изменились основные постулаты морфологии». Он привел 7 пар новых постулатов, сопоставив каждому новому старый. Я изложу их со своими (петит) пояснениями позиции Любищева. Историзм: главная причина сходства организмов - их родство. Прежний постулат: сходство вызвано сходством формообразующих сил (Кильмейер, Бэр). Акгуализм Лайеля (формы всегда образовывались по тем же законам, что и ныне) против, например, прежнего катастрофизма Кювье. Монизм в таксономии: таксоны всех рангов образуются тем же путем, что и виды. Иной постулат: даже виды и роды образуются различно (Коп). Скрытый телеологизм (фактическое признание цели в любом акте эволюции, сочетаемое с заявлениями об отсутствии у нее цели): «все органы, части и даже признаки получают рациональное объяснение через указание их служебной роли».

Данная семерка относится не только к морфологии, но и к другим дисциплинам, так что собственно морфологической статью делает рассуждение о гомологии. Любищев привел определение Оуэна (гомология - сходство по положению, аналогия - по функции) и отметил: “Историческая морфология заменила сходство по положению сходством в силу общего происхождения”, но вышла путаница; например, рука гомологична крылу, но, в новом понимании, не гомологична ноге. Основную часть статьи занимает анализ пониманий и приложений понятия гомологии.

Выводы каждый ее читатель должен делать сам, мое же мнение таково: ныне “историческая морфология” выглядит набором противоречащих друг Другу презумпций. Жаль, что статью Любищева почти никто за 40 лет не использовал. Ее почти не заметили, и вряд ли могло быть иначе: она сетует

на низкую культуру биологов, а требует для понимания как раз высокой морфологической культуры. Ho Любищев прожил еще 10 лет и успел написать более доступные работы, позволившие ему стать весьма известным среди теоретиков самых разных школ. Заговорили о «феномене Любищева» [Мейен и др., 1977].

Главный тезис Любищева звучит для нас странно. Он таков:

              Основой природы является не польза, а гармония.

Для Любищева даже «приспособление есть частный случай гармонического строения» [Любищев, 1982, с. 66]. Отсюда некоторые выводят общее понятие эстетической целесообразности:

«Если “утилитарная” целесообразность - это соответствие... целям жизнедеятельности, то под “эстетической” целесообразностью мы понимаем (в духе любищевской и кантовской точек зрения) - соответствие более возвышенному целому (или целостности), о конечной цели которого у нас нет представления» (Гуркин В.А. Эстетика целесообразности // JI4,1992, с. 9).

Cm. также 6-15**. Сперва кажется странным: разве не очевидно, что каждый орган служит своей цели? Да, служит, но из этого вовсе не следует, что он возник в ходе процесса приспособления к ней (это надо доказывать, а не постулировать). Об этом писал еще Бэтсон (п. 4-10), а Любищев в рукописи 1946 года двинулся дальше. Например:

“возникновение узкой кормовой специализации никакой пользы животному не приносит, но эта специализация развивается, так сказать, в силу инерции, по привычке... и может стать фатальной. По-моему, это не адаптация, а то, что удобно назвать рутинизацией.” И далее: “Я вовсе не уверен, что такой классический случай, как образование ...копытных животных, есть действительно приспособление к быстрому бегу.” Вернее, что копыто лошади — “следствие однообразных беговых движений в силу рутинизации, а не адаптации” [Любищев, 1982, с. 171-172].

В самом деле: не все копытные быстро бегают, лучшие бегуны — не копытные, а гепарды, и вне бега копыто лошади малоудобно.

Как видим, к идее гармонии (номогенез) добавлено упражнение (ламаркизм), но, что еще важнее, полезность отодвинута на второй план. При этом Любищев отметил, что физика стала бурно расти тогда, когда отказалась от целевого объяснения в пользу причинного. Мы увидим в п. 6-12, что биологии в самом деле придется учесть этот опыт.

Каково же тогда место естественного отбора в эволюции? Любищев, вслед за Бергом, полагал, что отбор, не будучи вообще движущим фактором эволюции, тем не менее, может играть роль «цензора» (отсекать нежизнеспособные формы) и «квартирмейстера», т.е. распределять виды по зонам обитания. Здесь приходится возразить Любищеву.

Откуда он это знал, если ни одного примера не привел? Как видим, он совершил ту же ошибку, за которую так порицал дарвинистов - ввел отбор

как непроверяемый гипотетический фактор. Как мы уже знаем, цензором отбор не может служить ни в какой мере (пп. 3-7*, 4-3), а роль квартирмейстера весьма сомнительна. Ведь сам Любищев приводил примеры несоответствия между строением организма и его зоной обитания (оляпка, т.е. водяной воробей, ныряет и бегает по дну, имея совсем сухопутный облик, и многое другое). Во всяком случае, впредь до проведения опыта, который покажет, что какой-то вид изменил свою зону обитания в результате различия размножаемостей разных ненаправленных вариаций, говорить об отборе как квартирмейстере нельзя.

В главе 6 мы узнаем, что разнообразие видов и условий их существования столь просто не связаны, и узнаем о другом «квартирмейстере».

Вообще же, своей теории эволюции Любищев не оставил; главная причина этого (помимо пристрастия к диалектике) видна из его слов:

“Для меня центральная, наиболее интересная проблема биологии - многообразие органических форм. К физиологии я весьма равнодушен” [Любищев - Гурвич, с. 31].

Без физиологии и экологии теорию эволюции не построить, и, как видно из его мимоходных замечаний, он понимал это. Зато его трактовка понятия эволюции остаётся самой удачной до сих пор. Термин «эволюция» он он определил через через 5 противоположений:

эволюция как трансформизм (отрицание постоянства); эволюция как преформизм (отрицание новообразования); эволюция как постепенное развитие (отрицание скачков); эволюция как восхождение, прогресс (в противоположность нисхождению, т.е. эманации, или регрессу);

эволюция как необратимый процесс (в противоположность обратимому развитию, инволюции) [Любищев, 1982, с. 11].

По Любищеву, основная часть споров об эволюции беспредметна, ибо участники говорят о ней в разных смыслах. А основная часть “доказательств” эволюции на поверку оказывается примерами эманации и инволюции. К этому стоит добавить, что к доказательствам эволюции обычно относят различие ныне живущих организмов (ланцетник - предок рыб и т.п.), тогда как все ныне живущие виды прошли одинаково длинный эволюционный путь, поэтому никто из них никому не предок.