2-1. Научная революция

Итак, даже беглый анализ, проведенный в главе 1, убеждает, что эволюционное учение - не детище Ламарка или Дарвина, а мировоззрение, куда более давнее. Притом перечень натуралистов был у нас очень краток - опущены все, без кого изложение еще сохраняло связность.

Будучи старше самой науки, эволюционная идея время от времени овладевала умами ученых, хоть и немногих. С середины XVII века можно уже говорить об эволюционном учении, обоснованном фактическим материалом

(пусть и отрывочным). Дважды, у Хэйла и Э. Дарвина, мы видим даже синтез различных воззрений, причем у обоих эволюция организмов выступала как часть эволюции мира (их синтез был более общ, чем у Ламарка и у Ч. Дарвина.) Ho в целом общество оставалось на позициях креационизма, о твердыню которого неизменно разбивались разрозненные волны эволюционного натиска. Эволюционизм оставался чем-то вроде лженауки, но все- таки, излагая его историю, приходится с начала XIX века говорить уже не столько об отдельных людях, сколько о целых направлениях мысли.

Как мы уже знаем, отнюдь не всё, до чего ученый может додуматься, он способен объяснить согражданам. Так, толкование наблюдаемой изменчивости как причины и итога эволюции, ведет начало от французского монаха- математика Бутео, но во Франции не прижилось, а развитие получило через 65 лет в Англии, в книге мореплавателя Роли, где и легло позже в основу дарвинизма. Наоборот, идея физиологического эволюционизма (где первым и главным фактором выступает собственная активность особи), сформулированная английским врачом Э. Дарвином, не получила в Англии развития, зато нашла себе подлинную родину во Франции, где развилась под именем ламаркизма.

Словом, если национальность и место жизни ученого-новатора мало влияют на его открытия, то относительно массы средних ученых, определяющих взгляды эпохи, этого никак не скажешь. Очень даже влияют.

Хоть и твердят нам, что наука не знает национальных границ, но опыт истории, в том числе истории эволюционизма, говорит иное. Там, где наука задевает мировоззрение, она всегда одета в яркие национальные одежды. Позже, когда мировоззрение сложится и станет единым для почти всех, когда научная работа приобретет характер выяснения деталей, тогда только и воцарится на время то, что американский методолог Томас Кун назвал в 1963 году нормальной наукой. Ее и можно считать безнациональной.

При своем появлении дарвинизм был вполне национальным учением. Сравнив учение Дарвина со взглядами английских философов, квалифицированный современник Дарвина заключил: это-

“учение чисто английское, включающее в себя не только все особенности направления английского ума, но и все свойства английского духа” (Данилевский Н.Я. Дарвинизм. СПб., 1885, т. I, ч. 2, с. 478).

Близкую мыль видим и в наши дни:

“Западная биология сформировалась под доминирующим влиянием англо- американской, крайне прагматичной пуританской культуры. Здесь из двух выбирают то, что лежит ближе” [Гродницкий, с. 84].

Мы вернемся к данной теме в п. 4-17, а здесь замечу, что при рождении дарвинизм в целом был творческим (зовущим к поиску нового) учением. Наоборот, типичной нормальной наукой является СТЭ (“синтетическая теория эволюции”), т.е. нынешний вариант неодарвинизма (кавычки означают, что, на нынешний взгляд, никакого синтеза в ней нет, как нет и теории эволюции,

а есть лишь популяционная генетика 1930-х годов). Она с первых лет встала в глухую оборону к фактам. Мы убедимся в этом не раз, а специально вопрос освещен в книге [Назаров, 2005].

Смену одного состояния нормальной науки на другое Кун назвал научной революцией. Крупной научной революцией в биологии была победа эволюционной идеи в середине XIX века, малой - смена в 1930-х годах старого дарвинизма на СТЭ. Сейчас нам пора узнать еще об одной мало известной научной революции.

В середине XVIII века стены Парижской Академии наук сотрясала растянувшаяся на много лет дискуссия преформистов и эпигенетиков.

Неубедительность их ответа бросалась в глаза даже современникам: преформисты просто-напросто признавали главным родителем либо отца, либо мать, что же касается вопроса о будущих поколениях, то предполагалось, что в зародыше заложен будущий зародыш, в нем следующий и так далее до конца времен. (Отражением подобных взглядов, присущих, как полагают этнографы, нашим далеким предкам, можно считать игрушку - матрешку.)

Эпигенетики, наоборот, придерживались мнения, что зародыша как такового заранее нет, а есть лишь «идея» будущего организма. Они одержали верх после того как в 1759 году Каспар Фридрих Вольф (германский врач и эмбриолог, долго работавший в России) доказал прямыми наблюдениями, что растущий зародыш усложняет свое строение, а не просто увеличивается в размере.

Дискуссия длилась до начала XIX в., хотя решающее слово, в сущности, было произнесено еще до Вольфа. Его произнес Мопертюи, о чем у нас шла речь в главе 1: предсуществуют не зародыши, а частицы наследственности. Его не услышали, но и Вольф с его опытными доказательствами был не сразу услышан, хотя принять их было куда легче, чем отвлеченные рассуждения Мопертюи.

В год смерти Мопертюи (1759) в своей диссертации Вольф высказал следующую мысль: сходство между различными видами вызвано тем, что организмы образуются в ходе онтогенеза посредством одних и тех же сил. В 1781 году эту мысль развил анатом Иоганн Фридрих Блюменбах, введя понятие формообразующей силы (nisus formativus) - направляющей силы, свойственной всем организмам и ответственной, в частности, за развитие их зародышей. Только после этого идея эпигенеза вытеснила идею преформации, и можно говорить о состоявшейся научной революции.

И это тоже закономерно - научное сообщество переходит к новому видению явлений не тогда, когда публикуется решающий факт, а тогда, когда оно готово принять объясняющую его теорию. Нам не раз придется вспомнить это обстоятельство, поскольку в наше время уже опубликованы как десятки фактов, требующих новой теории эволюции, так и их теоретические обоснования, но общество еще не высказалось о том, какую (или какие) из них следует принять.

С Блюменбахом на сцену эволюционизма вышла новая интеллектуальная сила - немецкая натурфилософия.