“Научный тотемизм”

Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу — не больше и не меньше

Это — довольно старая история. В Эдемском саду искуситель задал Еве лишь только один вопрос: Подлинно ли сказал Бог..? Брошенное зерно сомнения произвело плоды, в значительной степени изменившие нас самих, да и весь наш мир.

Одним из таких суеверий стал тотемизм — вера в происхождение от животного предка. У каждого племени (а тотемизм изначально существовал лишь на уровне не знающих грамоты племен) был свой почитаемый животный предок — тотем: собака, медведь, кенгуру, обезьяна, и т.п.

Вера в тотем вполне объяснима психологически: кому захочется признавать свою собственную природу падшей и греховной? Гораздо приятнее верить в развитие: вон, свинья свиньей, а и сама богом стала, и нам, людям, жизнь дала. Так и мы, если будем вести себя соответствующим образом, разовьемся во что-нибудь еще круче. Во что именно, и как это “соответствующим образом”, было не совсем понятно, и потому стихийно развивались стиль жизни и обрядовые формы, имеющие целью “не разозлить”, а, если возможно, то и задобрить тотемное животное. Категорически запрещалось на него охотиться или есть его мясо, рекомендовалось прославлять его ритуалами и задабривать жертвоприношениями, порой — даже человеческими (чего только не сделаешь для любимого пращура!).

В цивилизованных обществах, где, благодаря наличию письменности, существовала возможность накопления знаний, эта идея долго не могла привиться. К примеру, Аристотель как-то предположил, что человек произошел от рыбы, но уж слишком это выглядело надуманно — во-первых, никто не сомневался, что такое умозаключение родилось отнюдь не в результате непосредственного наблюдения превращения рыбы в человека, а во-вторых, уж очень очевидна была разница между человеком и прочими одушевленными существами.

Тем не менее, обратная сторона тотемизма — вера в естественный прогресс — продолжала соблазнять умы, и к концу XVIII века утвердилась настолько прочно, что многие стали отказываться от

своих прошлых убеждений и без какого бы то ни было тому основания склоняться к вере в животное происхождение человека. В соответствии с изменениями, произошедшими в человеческом обществе (формирование на основе христианского мировоззрения единой глобальной культуры и порождение ею научно-технического прогресса), речь уже велась не об отдельном племени, а обо всем человечестве; самой же идее было найдено весьма удачное наукоподобное название эволюция. Термин этот оказался особенно хорош тем, что имел еще и другое, в те времена основное значение — последовательная цепь любых изменений во времени. Это позволяло в ходе дискуссии в случае необходимости незаметно подменять одно понятие другим: “Как, вы не верите в эволюцию? Но ведь это же — очевидный факт, который мы можем наблюдать повсюду! Вон, даже звезды эволюционируют: голубые звезды, сгорая, превращаются в красные гиганты; те, остывая, становятся белыми карликами, которые взрываются сверхновыми, и т.д.”. Что именно значит это и т.д. не совсем ясно, ибо дальше уже — область сплошных гипотез. Но главное здесь в другом: неискушенный собеседник уже одурачен, ибо приведенная последовательность ничего общего с эволюцией в смысле развития и усложнения не имеет; это — типичный пример деградации, распада, разложения, умирания. Эдак каждый из нас “эволюционирует” из ребенка во взрослого; затем, кому удастся — в старика; и, как это не печально, — т.д. Но какое это имеет отношение к развитию жизни или происхождению человека?

Образованный мир не так-то легко было убедить в истинности подобных идей. Наивное объяснение возникновения жирафа путем вытягивания шеи на протяжении многих поколений, предложенное первым пророком нео-тотемизма Ламарком, вызвало бурный восторг в среде писателей и художников-сатириков, тут же предложивших множество альтернативных “эволюционных” вариантов удлинения ног у потомственных почтальонов или рук — у рыбаков.

выживание наиболее приспособленного.

class="lazyload" data-src="/files/uch_group50/uch_pgroup79/uch_uch190/image/7.jpg" alt="" />

Происхождение видов, посвященное путем естественного отбора Чарльзу Дарвину от Чарльза Беннетта”. Карикатура 1872 г., предлагающая быка в качестве переходной формы эволюции человека из свиньи

В непогрешимости этого утверждения вы можете быть так же уверены, как мудрая мать, приказывающая горничной:

“Мэри, будьте добры, поднимитесь в детскую, посмотрите что делает ребенок и скажите ему, чтобы он этого не делал”

Похоже, лингвисты незаслуженно обошли вниманием это высказывание. Оно действительно достойно восхищения! При весьма солидном звучании оно, с одной стороны, не несет абсолютно никакой информации, с другой стороны — совершенно самодостаточно. Те или иные утверждения могут либо соответствовать реальности, либо — не соответствовать; это же просто не нужда етс я в р е я л ьн о ст и. Оно имеет замкнутую структуру и одно понятие в нем определяется из другого. Его невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Кто выживает? — тот, кто наиболее приспособлен. Кто же наиболее приспособлен? — да тот, кто выживает. Железная логика. Кстати, в логике для подобных высказываний есть даже специальный термин тавтология (от греческого tauto - то же самое и logos - слово). Однако любые аналоги — погружаемость наиболее потопляемого, цветистость наиболее раскрашенного и т.п. — лишь жалкие подобия этого гениального порождения человеческого разума.

Любой школьник сейчас знает, что автором этого шедевра является Чарльз Роберт Дарвин. Хотя некоторые критики утверждают, что Дарвин не был особо грамотен в сфере своих основных исследований, это не совсем верно — как и подобает отцу-основате- лю нового вероучения, Дарвин получил фундаментальное религиоз - н о е образование в Колледже Церкви Христовой Кембриджского университета, куда поступил после неудавшейся двухгодичной попытки изучения медицины в университете Эдинбурга.

Дарвин получил степень бакалавра в 1831 г., однако особого желания подвизаться на ниве служения страждущим и погибающим не имел. Он уже твердо верил в прогресс, и хотя волшебная фраза еще не была им сформулирована, будущий корифей ощущал себя достаточно “наиболее приспособленным”, чтобы вплотную заняться своим собственным “выживанием” (Чарльз унаследовал от своего отца состояние, достаточное, чтобы никогда не заботиться о пропитании). Он решает круто изменить свою жизнь и в том же году, в возрасте 22 лет, не имея какой-либо подготовки в сфере естествознания, отправляется в пятилетний вояж на исследовательском кораб

ле “Бигль” в должности внештатного (т.е. неоплачиваемого, но и никому не подотчетного) натуралиста.

Хотя путешествие “Бигля” было кругосветным, наиболее известным событием стало посещение незадолго до этого аннексированных Эквадором и практически еще не заселенных Галапагосских островов. Именно там Дарвин наблюдал своих знаменитых вьюрков. На довольно молодых в геологическом плане вулканических Галапагосах сформировались очень разнообразные природные условия, в результате чего из всех изначально возможных вариаций

Чарльз Роберт Дарвин исходного вида вьюрков в одних местах, где пищу можно было добывать лишь под дерном, выжили вьюрки с массивным клювом; там же, где пища существовала в щелях деревьев, большинство птиц имело длинный клюв — и подобных различий было множество. Вот уж поистине классический пример: разные условия жизни настолько изменили внешний облик птиц, что они с трудом походили друг на друга.

Кого ты там видишь? Никого. Мне бы такое зрение! Увидеть Никого!

Да еще на таком расстоянии!

Не вызывало сомнений, что о научности этого заявления говорить не приходится, и подтвердить его так же невозможно, как и опровергнуть. Сам Дарвин прекрасно понимал это. Более двадцати лет он не решался обнародовать свои идеи. Будущая книга весьма разочарует вас, — писал он своему другу за год до публикации “Происхождения”, — уж очень она гипотетична. В предисловии к первому изданию он честно признавал: Я уверен, что в этой книге вряд ли найдется хоть один пункт, к которому нельзя подобрать факты, которые приводили бы к прямо противоположным выводам, чем те, к которым пришел я. Тем не менее, шила в мешке не утаишь, и 24 ноября 1859 г. книга О происхождении видов путем естественного отбора или сохранении благопри- ятствуемых пород в борьбе за жизнь вышла в свет.

Шквал научной критики обрушился на произведение натура- листа-любителя, уже семнадцать лет жившего тихой семейной жизнью в своем загородном имении в Дауне, Кент. Критики указывали на полную безосновательность выводов автора. Несмотря на огромное количество собранного фактического материала о как искусственном, так и естественном отборе благоприятных признаков, исходно заложенных в биологическом виде, в книге не было сделано ни одного серьезного научного заключения лишь об одном — собственно о происхождении ви дов.

Но кому в действительности интересны частности анализа той или иной идеи кабинетными писаками из университетских ла

бораторий? На полке книжного магазина наконец-то появился товар, столь давно ожидаемый стосковавшейся по животному предку и готовой к дальнейшему “происхождению” публикой. И если мы не будем брать в расчет вышеупомянутых мелочей, эффект появления этой книги можно было бы определить лишь одним словом: Триумф! Все 1250 экземпляров были распроданы всего за один день! В течение двух месяцев было напечатано 3000 экземпляров второго издания, которое также разошлось с невероятной быстротой. Вряд ли кто-либо сейчас возьмется определить, сколько всего изданий выдержало это произведение. Еще при жизни автора оно вышло на второе место после Библии по интенсивности появления переводов на другие языки. К закату своей жизни корифей научного тотемизма почивал на лаврах своей всемирной славы. В автобиографии, симптоматично озаглавленной Воспоминания о развитии моего ума и характера, он наконец-то смог открыто объявить о главном источнике своего вдохновения:

вряд ли я в состоянии понять, каким образом кто бы то ни был мог желать, чтобы христианское учение оказалось истинным. Это учение отвратительно.

На карикатуре 1882 г. (Kikerikl), плачущие обезьяны наивно причитают: “Дарвина больше нет! Кто же теперь будет защищать наше дело?”