3-7* Насекомые опровергают идею отбора

«Почти доказана» была не «истинность теории», а правдоподобность частного объяснения частного примера. То есть был предложен еще один довод в пользу своей правоты. Такой довод бесполезен в науке: он убедителен для тех, кто и без него думает «как надо», а для думающих иначе выглядит шуткой.

А именно, в декабре 1870 года в «Nature» энтомолог Сэмюэл Скёддер недоумевал: гусеница гротескной формы и угрожающей окраски буквально кишит пожирающими ее паразитами, тогда как гусеницы близкого вида для них несъедобны; почему оказался эффективным отбор столь сложной формы и расцветки, если судьбу решают не птицы, а паразиты, съедающие 99,9% потомства на стадии яиц, гусениц и куколок?

Признаюсь, меня этот вопрос в свое время тоже ошарашил; но для верующих в отбор он просто неинтересен. Оппонентам оказалось куда интереснее, что Скёддер допустил мелкую ошибку: он не удержался от сарказма («Изучая 15 лет бабочек, я не видал ни одной в птичьем клюве»), - они стали радостно возражать: мол другие видали. А суть дела обсуждать не стали, ибо эта суть была для них убийственна.

Дело в том, что Скёддер указал на общий для насекомых факт: на одной из стадий размножения они могут подвергаться почти полному истреблению. В те годы было уже известно о тропических термитах - общественных насекомых, которые перед спариванием теряют крылья и, беспомощные, становятся пищей для многих видов [Метерлинк, с. 334]. Лишь около одной пары на тысячу ускользает от гибели, а зто значит, что самою природой из века в век ставится очень жёсткий селекционный опыт: если есть вариации съедобности и они могут отбираться, то несъедобные должны вытеснить остальных.

прямым массовым наблюдением. Нет никаких оснований предполагать отбор в менее жёстких ситуациях.

Разумеется, в «Дарвинизме» Уоллеса о термитах ни слова нет. Дарвин помянул смертный полет термитов лишь однажды: «иногда два самца преследуют одну самку» (Соч., т. 5. М., 1953, с. 382), а о сути умолчал. Правда, в 6-м издании «Происхождения видов» он признал эту трудность (что нет отбора при общем выедании), но тут же закончил: «тем не менее из числа тех, которые выживут, наиболее приспособленные особи... будут размножаться в большем числе». Насколько в большем (можно ли эту разницу заметить за все время жизни вида?), Дарвин обсуждать не стал.

Это был уже просто уход от обсуждения. К сожалению, такой приём стал традицией дарвинизма - приводить довод в пользу своего убеждения и успокаиваться. Это даже не диалектика, это уже риторика.

Смысл массового выедания мы нам станет ясен позже (пп. 6-1, 6-2*, 6- 14**), а пока обсудим полевые и лабораторные опыты по выеданию насекомых разных расцветок птицами, ставившие целью доказать эффективность отбора. Вот самый яркий пример. Николас Тинберген, нобелевский лауреат, исследовал поедание птицами гусениц Он выбрал гусеницу пяденицы, имитирующую сухой сучок, причем

“случай наиболее утонченной маскировки мы выбрали отнюдь не случайно: если столь точная имитация сучков в мельчайших деталях возникла благодаря естественному отбору, значит, можно найти и тех, кто этот отбор производил. ... Возражения против теории естественного отбора в применении к подобным явлениям нередко сводятся всего лишь к ссылкам на то, что птицы и другие животные вряд ли могут обладать необходимой для этого способностью замечать и правильно оценивать мельчайшие детали”. Он был убежден в силе их способностей, “но одного убеждения было мало - его следовало подкрепить самой жесткой экспериментальной проверкой” (Тинберген Н.

«Самая жесткая проверка» свелась к тому, что птицу сойку, одну- единственную особь, выпустили на площадку, где было много сучков и гусениц; птица прыгала по ней минут 20, пока не наступила на гусеницу. Ta изогнулась и тут же была склёвана, а больше сойка ничего найти не сумела. Тинберген счел, без повтора и контроля, опыт завершенным, ибо «мы сразу же получили положительный результат». Ho коллега Тинбергена продолжил исследование и выяснил иное: птицы тратят от 7 до 40 минут на поиск первой гусеницы, однако «после обнаружения первой гусеницы остальные почти всегда отыскивались очень быстро» (с. 149). Словом, сойка в “опыте” Тинбергена была просто бестолковым экземпляром.

Ситуация вполне обычная: опыт ставился для подтверждения теории и потому был воспринят как ее подтверждение. Заметьте, если бы реальность отбора не была заранее постулирована, то и вопрос был бы иной: влияет ли поиск первой гусеницы на выживание их популяции? Факты Скёддера дают

основание полагать, что ответ отрицателен, но Тинберген предпочел отвечать на другой вопрос: на тот, где заранее знал ответ, - об остроте зрения птиц А ведь знал (судя по ссылке на возражения), что скептики типа Скёд- дера существуют. Среди них был и знаменитый тогда французский эволюционист Люсьен Кэно, на основе фактов полагавший, что даже самая совершенная маскирующая окраска не может существенно снижать поедае- мость хищниками [Назаров, 1974, с. 186].

Пусть скептики и редки, но отвечать надо именно на их неприятные вопросы, а не на свои, удобные. Откуда такая методическая слепота? В интересной книге Хью Котта (ЧЭ, с. 98) находим такой ответ:

«Многие нападки на дарвинизм вышли из лабораторий и кабинетов... Здраво рассуждая, внимание, уделяемое возражениям, преуменьшающим интенсивность борьбы за существование, следует соразмерять с объемом полевого опыта ученого, выступающего с этими возражениями».

Почему полевого опыта надо требовать именно от выступающего с возражениями? А если с подтверждением (как Тинберген, проведший свой “опыт” в лаборатории), то полевой опыт не нужен? He лучше ли задуматься (в кабинете, разумеется) о том, что в опыте получено? И хотя бы вспомнить студенческий практикум и не прерывать опыт, едва он дал желаемый результат? Ho фраза Котта, сейчас нелепая, имела в дни Тинбергена большой успех.

Поскольку до сих пор серьезных примеров отбора никто не привёл, можно подвести итог. В «доказательство» эффективности естественного отбора вот уже полтора века приводятся только диалектические уверения в своей правоте, тогда как осмысление конкретных («полевых») данных говорит против. Как такая слабая идея могла господствовать?

Любищев любил говорить, что отказ от философствования - худшая из философий: ведь всяк исходит из неких общих установок, и лучше делать это явно, нежели утверждать, что обходишься без философии. По Любище- ву, в его время в науке, особенно в генетике, царил мизологизм (отвращение к размышлению-термин Платона) [Любищев, 2004, с. 4].

Оценил философию и Дарвин, но - в самом конце жизни. В феврале 1882 года, прочтя «О частях животных» Аристотеля, он писал: «Моими богами, хотя и очень по-разному, были Линней и Кювье, но они просто школьники по сравнению со стариком Аристотелем». Читать аристотелеву критику Платоновой диалектики было поздно: в апреле Дарвин умер.