15** Коэволюция и платонизм

Пора подвести итог разговору о целостности. Она пронизывает мир живого на всех уровнях и во всех направлениях и всюду задает загадки. Попытка выбирать из них самые простые, оставляя остальные без внимания, приводит науку в тупик.

Целостность видят по-разному. Довольно обычно понимание ее как первичного свойств систем - так было еще у Богданова и (для живого) у Берга. Понимают ее и как полезность, и как красоту, и как итог процесса приспособления. В биологии традиционно преобладает последнее, однако необходимо заметить, что обоснований нет: ни для одной системы показать ее становление через процесс приспособления не удается без грубых непроверяемых допущений. Поэтому важны все способы понимать.

Понимание системы как полезной (целесообразной) привело Богданова к понятию подбора (п. 6-12). Что же касается красоты, то, согласно брошюре

Линника (о ней см. п. 4-15*), «форма самоценна независимо от своих адаптивных приложений. Красота выше пользы». Пусть слово “независимо” слишком категорично (некоторая связь просто очевидна), но Линник прав в том, что сведение красоты к одной лишь пользе натянуто. В своей «Книге трав» (Петрозаводск, 1986) Линник высказался подробнее:

“Интереснейший момент: там, где появляется взаимность, там рождается прекрасное ... Красота мира во многом обусловлена цветущими растениями... Явление красоты многопланово. Ho все-таки в этом явлении можно выделить два основных слоя. Первый - красота конструктивная, структурная: она — в законах упорядоченности вещества, она - в целесообразности живых форм... Ho как бы поверх этого слоя - на его основе и благодаря ему - существует и другой вид прекрасного. Образован он информационными процессами”.

Линник имел в виду не только связь цветков и насекомых, но и влияние мира растений на мир людей. «Служба связи» мыслится, насколько понимаю, на уровне мира идей Платона: активность мира растений воспринимается (и миром насекомых, и миром людей) в целом, как идея.

Такая же активность отмечена для мира насекомых-паразитов: поскольку разные виды парализуют своих жертв различно, но все демонстрируют поразительное знание анатомии, то в ходе эволюции может передаваться лишь «общая тема»: «парализовать, не убивая» [Бергсон, с. 183]. По сути, речь здесь идет о концептуальной активности (п. 5-2).

Наиболее эффектна и в то же время загадочна эта активность у общественных насекомых. Метерлинк спрашивал об улье и термитнике:

«Кто здесь правит? Кто отдает приказы, предвидит будущее, строит планы, восстанавливает равновесие, управляет и осуждает на смерть? ... При малейшем нападении тревога распространяется, словно пламя; организуется оборона, аккуратно и методично производится срочный ремонт» [Метерлинк, с. 350, 352].

Отнести всё это на счет инстинкта нельзя, даже если счесть, что сам феномен инстинкта понятен (Метерлинк это справедливо отрицал), ибо и улей, и муравейник, и термитник нередко ведут себя рационально даже в необычных, созданных экспериментатором, условиях (см. п. 4-15).

И Бергсон, и Богданов, и Берг, и Метерлинк, и Любищев, и Бёрджерс, и Линник являют нам варианты платонизма (см. п. 5-15*). Платонизм принято отрицать (в самом деле, он малопонятен, а многих, в том числе и меня, еще и отталкивает эмоционально), но взамен предложить нечего. (Подробнее см. Дополнение 7.) Если же его принять к рассмотрению, то эволюция предстает как активное движение вдоль диасети.