ГАРВЕЙ И ЕГО ЗАСЛУГИ *

Со времени появления работы Гарвея прошло 300 лет,, и понятно, конечно, желание дать себе отчет в том, что[*****] сделано за этот период времени физиологами, как использовала физиология в дальнейшем своем развитии наследие- Гарвея.

Десять лет тому назад гельсингфорсский физиолог Р. Тигерштедт выпустил известное всем специалистам

компилятивное сочинение по физиологии кровообращения в 4 больших томах. Ему пришлось процитировать более- 3000 авторов и привести около 6000 цитат.

Я позволю себе восстановить в памяти лишь те моменты в развитии физиологии, которые находятся в контакте- с задачами, поставленными Гарвеем, или, во всяком случае, в контакте с такими темами, о которых он высказывался.

Прежде всего можно упомянуть о наших успехах в количественной характеристике механики кровообращения; Гарвей видел и отметил, что из пораненной артерии бьет струя крови, которая синхронно с сердечными биениями становится. то выше, то ниже. Через 100 лет Стефан Гельс соединил артерию с стеклянной вертикально стоявшей трубкой; кровь поднималась в трубке до некоторой высоты и здесь то поднималась, то опускалась. Этот примитивный способ измерения давления крови в артериях давал уже многое.

В дальнейшем выяснилось, что ртутный манометр, способный свидетельствовать о среднем давлении в артериях,.

не в состоянии, однако, вследствие своей большой массы и момента инерции, а также вследствие слишком большой длительности установки на данную величину следить за изменением давления, протекающего соответственно каждому отдельному биению сердца. По этому поводу мы можем вспомнить о трудах Марея и особенно Фика, которые показали недочеты ртутного манометра и поняли, по какому принципу должен быть построен точно записывающий кровяное давление инструмент. Они пришли к мысли -об эластическом манометре. Вскоре весь этот вопрос переходит в руки Гюртле, внесшего много усовершенствований в конструкцию эластического манометра. Дальше запись кровяного давления разрабатывается Франком, теперешним профессором физиологии в Мюнхене, владеющим всеми данными для детальной математической и физической разработки этого вопроса, и мы в наши уже дни получаем, наконец, безупречный инструмент Франка, в котором запись передается невесомым рычагом, световым лучом, пишущим на светочувствительном слое.

Инструмент Франка был затем изменен, ему был придан вид труакара, и в этом виде он был использован Штраубом, Гендерсоном и особенно Пипером для записи кровяного давления в желудочке. Без труда можно было такие труакары вводить сразу в две и три полости сердца и записывать одновременно кровяное давление в этих различных полостях. Эти опыты представляют продолжение и значительное .усовершенствование знаменитых в свое время опытов Шово

В. Гарвей демонстрирует свои опыты, доказывающие его теорию

кровообращения.

и Марея. Доказанная Гарвеем роль сердца как давящего насоса была таким образом разработана во всех деталях. Сопоставление кривых давления в предсердиях и желудочках, в особенности при одновременных записях с артериальным давлением, с одной стороны, с венозным — с другой, давало полную картину всех! особенностей движения крови от мест большего давления к местам меньшего давления.

Что касается давления крови в капиллярах, то оно не могло быть определено с достаточной точностью. В последнее же время Крогу в Дании удалось разрешить, казалось бы, совершенно невероятную задачу введения тончайшей капиллярной стеклянной трубочки, соединенной с водяным манометром, в кровеносный капилляр кожи человека.

Упомянем дальше о способах бескровного определения кровяного артериального давления на человеке. Здесь прежде всего нужно упомянуть метод, введенный в практику русским клиницистом Коротковым, затем способ Рива-Роччи и Реклингаузена.

Конечно, благодаря усилиям и труду талантливых физиологов, мы далеко продвинулись в понимании механики сердца и движения крови в сравнении с гарвеевским периодом. Но нельзя не удивляться тому, как правильно Гарвей представлял себе и как правильно он мыслил всю сущность механических особенностей круговорота крови. Я приведу некоторые выдержки. В последней главе он говорит: «Легочные артерии имеют одинаковую структуру с артериями, но в то же время не так отличаются от вен, как аорта. Объясняется это тем, что аорта получает пульс левого желудочка, более сильного, чем правый, и оболочка легочной артерии настолько слабее оболочки аорты, насколько стенки правого желудочка слабее стенок левого желудочка».

14*

В другом месте читаем: «Почему артерии имеют более прочные и толстые стенки, чем вены? Это для того, чтобы выдержать силу толчков сердца и поток крови, отбрасываемой в артерию. Прибавим, что пульс сердца, который должен быть достаточен для артериальных стволов и их разветвлений, все уменьшается, рассеиваясь во всех мелких разветвлениях артерий. Совершенно очевидно, что последние разветвления артерий кажутся венами, не только по своей структуре, но и по их значению: действительно, они не имеют ощутимого пульса, а если и имеют его, то лишь тогда, когда сердце бьется с очень большой силой или когда мелкая артерия в какой-либо точке более расширена и открыта: вот по этой причине иногда можно чувствовать пульсацию в зубах и опухолях, в пальцах». Тонкость последнего замечания говорит сама за себя.

Перейдем теперь к вопросу о количестве протекающей через сердце крови. Как упомянуто раньше, этот вопрос живо интересовал Гарвея.'Его особенно занимало не столько количество крови, выбрасываемое одной систолой, сколько количество крови, проходящей через сердце за определенное время.

определенный промежуток времени через сердце, следует при измерении иметь дело не с самой кровью, а с ее газами. Это и была идея, впервые высказанная Фиком в 1870 г. и оказавшаяся в высшей степени плодотворной. Прежде всего нужно определить, сколько венозная кровь, например в количестве 100 см3, превращаясь в легких в артериальную кровь, принимает кислорода или отдает угольной кислоты. Зная дальше количественные и качественные отношения легочной вентиляции за определенное время, мы вычислим количество крови, прошедшей за это время через сердце, а зная дальше частоту пульса, вычислим и количество крови для одной[ систолы. Осуществление поставленной задачи              потребовало              больших усилий              целого              ряда выдающихся              ученых. В              результате их              трудов              мы в настоя

щее время имеем возможность определить даже на человеке количество крови, проходящей через его сердце в состоянии покоя и в зависимости от различных условий, и прежде всего — от мышечной работы. Результаты этих исследований оказались, как мы все знаем, поразительными. Количество крови, проходящей через сердце при покое исследуемого субъекта, равняется от 3 до 4 л в минуту.

крови,              проходящей              через сердце® в              минуту,              может стать

равным около 30 л. Если открыть наш обычный лабораторный водопроводный кран во-всю на одну минуту, то он даст далеко меньше, чем 30 л; только от большого крана, каким наполняют обыкновенно наши ванны, можно ожидать такого обильного тока. Если на основании определения количества крови в теле человека по способу Голдена с вдыханием окиси углерода считать, что количество это есть 4—5 кг и что круговорот длится 1 мин., то при 30 л в 1 мин. один круговорот должен длиться всего лишь от 7 до 10 сек. Увеличение кровяного тока через сердце в 8 раз достигается

увеличением частоты пульса и увеличением количества крови, выбрасываемой при каждой систоле сердца.

При сильной мышечной работе увеличивается количество потребления кислорода в сравнении с состоянием покоя; однако количество потребляемого кислорода увеличивается при максимальной мышечной работе не в 7 раз, а гораздо больше. Вместо 250 см8 кислорода, вдыхаемых в минуту во время покоя, потребление кислорода во время сильнейшей работы может достигать 2, 3 или даже 4 л в одну минуту, т. е. потребление кислорода увеличивается в 16 раз. Это большое увеличение делается возможным вследствие того, что увеличивается так называемый коэффициент утилизации кислорода, т. е. артериальная кровь при максимальной мышечной работе отдает кислород мышцам и обогащается углекислотой в гораздо большей степени, чем в состоянии покоя. Если коэффициент утилизации увеличится в 2 или 3 раза, а количество крови, как мы видели раньше, в 7—8 раз, то поглощение кислорода должно будет увеличиться при прочих равных условиях от 14 до 24 раз. Эти исследования обнаружили во всей полноте связь гармонически сочетанных в их деятельности систем кровеносной и дыхательной. Эти две системы представляют в функциональном отношении одно целое: одно и то же количество крови, благодаря указанной зависимости обеих систем, способно удовлетворять различные количественные запросы организма. С другой стороны, мы видим, как сердце, этот «источник жизни», по Гарвею, на котором лежит вся ответственность кровообращения, вовлечено в силу этого в самую сердцевину механизма, регулирующего обмен веществ. Сердце больше, чем всякий другой орган, определяет возможную степень интенсивности жизненных отправлений. На почве количественных определений факторов кровообращения и дыхания, а также привходящих сюда факторов работы скелетных мышц укрепляется в нас мысль, что схематизированное изучение одной какой-нибудь функции

или функций одного какого-нибудь изолированного органа кроет в себе опасность вступить в тупик. Лучшие головы из рядов физиологов прошлого века тратили все силы своего ума на изучение изолированной мышцы. Этим путем можно было дойти только до известного предела. Только изучая мышцу в связи с ее иннервацией, кровообращением, дыханием, обменом веществ, воздействием со стороны органов внутренней секреции, можно углубиться еще дальше в функцию мышц. Поэтому то направление, которое мы встречаем в трудах Крога, Гилла, Баркрофта и других, изучающих мышцу в указанном направлении, ведет к прогрессу не только для физиологии мышц, но и к прогрессу физиологии кровообразования.

В связи с только что сказанным уместно было бы напомнить о двух открытиях последнего времени, которые явились следствиями нашего умения охватывать весь количественный учет факторов кровообращения и кровоснабжения. Крог усмотрел неувязку между большим количеством поглощаемого работающей мышцей кислорода и сравнительно небольшой капиллярной васкуляризацией мышц. Ближайшее рассмотрение этого обстоятельства привело Крога к новому крупному открытию в учении о кровообращении. Оказалось, что количество функционирующих капилляров в органах есть величина непостоянная: часть капилляров открыта, часть же совершенно закрыта. В мышцах во время работы открывается новое число капилляров, вследствие чего величина васкуляризации увеличивается во много раз. Итак, демонстрация при помощи микроскопа капилляров и кровообращения в них, осуществленная еще в XVII столетии, в наши дни получила прибавку, полную глубочайшего смысла, — прибавку, свидетельствующую об изумительных ресурсах регулятивных способностей организма в деле снабжения кровью рабочих органов.

В качестве второго открытия следует привести выяснение значения для кровообращения селезенки.

Впервые отчетливые мысли об этом, подкрепленные клиническими наблюдениями, были высказаны знаменитым русским клиницистом С. П. Боткиным. Много лет спустя Баркрофт выяснил подробно роль селезенки, являющейся как бы придаточным запасным мешком с красными кровяными телами, вставленным в поток крови; в известные моменты, когда требуется усиленная мобилизация органов- газообмена, при мышечной работе сокращающаяся селезенка выбрасывает в поток крови свои эритроциты, увеличивая, таким образом количество гемоглобина и, следовательно, дыхательные ресурсы крови. Наблюдения Баркрофта являются тоже результатом количественной неувязки, усмотренной им в связи с его определением количества крови,, сделанным им на себе самом в различных условиях.

Охватывая весь громадный материал наших современных сведений о гемоглобине крови, о крови как о дыхательной физикохимической системе и о тех количественных взаимоотношениях, которые обусловливают всю удивительную физиологическую, если так можно выразиться, пластичность, приспособляемость крови и кровяного потока, интересно вспомнить мудрые слова Гарвея: «Я хотел бы, чтобы все убедились в том, что я узнал, а именно, что кровь проходит то в большем, то в меньшем количестве, что циркуляция происходит при различной скорости, согласуясь с темпераментом, возрастом,, внешними и внутренними причинами, сообразно времени сна. или отдыха, питанию, упражнения, состояния духа и прочим подобным условиям».

Спрашивается, почему же потребовалось так много времени для того, чтобы обследовать количественно взаимоотношения в тех явлениях, которые знал и которыми интересовался Гарвей? Почему только в наши дни это все осуществилось?

Очевидно, для того, чтобы могли быть осуществлены наблюдения и опыты Боткина, Павлова, Баркрофта, Крога,. Голдена и др., требовались большие подготовительные:

работы в области физики, химии, физической химии и физиологии. Предварительно должны были быть выяснены физические и химические свойства газов, должны были быть- исследованы процессы физического и химического поглощения газов жидкостями. Должны были быть изучены свойства крови, характер поглощения и отдачи ею газов, и только» тогда можно было приступить к решению задачи, которую- ним завещал Гарвей. На это и ушли все годы. Вспомним по этому поводу также Лавуазье, который в конце XVIII столетия положил основание учению о дыхании животного* организма. Вспомним имена тех научных деятелей, физиологов прошлого столетия, которые должны считаться основателями наших знаний о .газах крови; здесь мы в первую» очередь должны вспомнить отца русской физиологии, так много сделавшего в области учения о газах крови,— И. М. Сеченова, а затем Магнуса, Лудвига, Клода Бернара: и Пфюгера.

Мы рассмотрели удивительную приспособляемость кровеносной и дыхательной систем к потребностям организма. Чем и как обеспечивается эта приспособляемость? Этот- вопрос вызывает в памяти целую полосу исследований, о нервных влияниях на сердце, на кровеносные сосуды и дальше, уже в наши дни, разрабатываемых исследований, о внутренносекреторных влияниях. Сюда в первую очередь, относятся труды великого И. П. Павлова, установившего’ усиливающие и ослабляющие нервы сердца, работы Лудвига,, открывшего депрессорные волокна, сделанные Герингом в последнее время открытия назначения синуса сонной артерии,, обнаружившие рефлекторную регуляцию ритма сердца и тонуса сосудов, а также труды Клода Бернара, установившего своим открытием сосудосуживающих и расширяющих нервов новые обширные области исследования. К этим работам можно добавить труды бр. Вебер, установивших, угнетающие влияния блуждающих нервов на сердце, Лудвига! и Циона, открывших ускоряющее действие на сердце сим-

патического нерва, а также исследования Лудвига иГайден- гайна и их лабораторий в области центров сосудистых нервов.

Большое число исследований было посвящено вопросам о свойствах сердечной мышцы. Эти исследования дали особенно ценные результаты в смысле установления некоторых принципиальных понятий общефизиологического значения. Закон «все или ничего» Баудича, свойство рефракторного периода Марея и Энгельмана были впервые открыты на сердечной мышце, где они особенно ярко выражены; свойства эти оказались универсальными для всех возбудимых образований животного организма. Свойство сердечной мышцы давать при большем наполнении полостей сердца кровью более сильные сокращения и выбрасывать больше крови, как это было открыто Старлингом на препарате, впервые предложенном И. П. Павловым, на так называемом сердечно-легочном препарате, удалось связать со свойствами поперечнополосатой мышцы, отмеченными впервые Бликсом.

Вопрос о значении местных ганглиев сердца Ремака, Бет- хера и Лудвига в связи со взглядами Энгельмана на природу сердечной ритмики привел к постановке вопроса о миоге- нии и неврогении сердечной ритмики. Постановка этого вопроса оказалась в высшей степени продуктивной и вызвала к жизни целый ряд исследований, внесших много нового в наше понимание самых интимных вопросов рождения в сердце возбуждения. На почве спора о неврогении и мио- гении, где сторонниками миогении были Гаскель и в особенности Энгельман, мы впервые узнали о характере физиологической связи предсердий с желудочками из прекрасного опыта Гиса, перерезавшего пучок, названный впоследствии его именем. Благодаря трудам Ашофа и его сотрудника Гавара выяснилось, что этот пучок есть лишь одно звено обширной специальной проводящей системы сердца, составленный из особенных мышечных волокон, назначение которых не столько в их механической работе, сколько в про

ведении по ним процессов возбуждения. В предисловии к книге Гавара Ашоф высказывал мысль, что большим подспорьем для понимания хода возбуждения по сердцу могли бы быть электрические явления, сопровождающие деятельность сердечной мышцы, если бы только их удалось точно уловить и фиксировать.

Эти слова оказались пророческими. Вскоре успехи электрофизиологии, отдела физиологии дотоле чисто академического характера, далеко стоящего от общего течения интересов развивающейся физиологии, привели, благодаря трудам Валлера, в особенности Эйнтговена и в последнее время Льюиса в Лондоне, а также Ротбергера и Винтерберга в Вене, к созданию так называемой теперь электрокардиографии.* Последняя дает нам ценные указания, по которым мы в состоянии следить за ходом возбуждения по сердцу нередко с такою уверенностью, как если бы мы глазами видели ход этого возбуждения. В области клинической кардиологии электрокардиография, в особенности в последние годы, завоевывает себе исключительно большое значение. Благодаря открытию Кейтом и Флаком узла на границе верхней полой вены и правого предсердия, состоящего из тех же мышечных элементов, что и система проводящих путей сердца, мы нашли на сердце млекопитающего налог синуса; оказалось, что этот синус и является субстратом, где рождаются импульсы возбуждения, распространяющиеся по всему сердцу через посредство проводящей •системы. Это было доказано наиболее убедительно при помощи электрокардиографического метода Льюисом, и узел этот назван был им отмеривателем шага.

Все эти новые данные являлись в значительной мере подтверждением взгляда Энгельмана о миогении сердца. В учении об электрических явлениях в сердце и введении электрокардиографии у нас в практику мы весьма обязаны А. Ф. Самойлову lt;(К- Б.).

Один из наиболее сильных доводов миогенистов — сокращение эмбрионального сердца еще до соединения его с центральной нервной системой — получил дальнейшее развитие благодаря трудам Кареля и его сделавшимся очень популярными опытам культивирования клеток и тканей животного организма. Оказалось возможным поддерживать одну и ту же культуру сердечных мышечных волокон от сердца куриного зародыша, перевивая ее клетки вот уже в течение больше 15 лет, и в течение всего этого времени клетки, конечно, совершенно лишенные какой бы то ни было связи с нервной системой, продолжали сокращаться ритмически.

В последнее время Каберланд показал, что синус вырабатывает какие-то вещества, являющиеся стимуляторами для: мышечных волокон сердца, обеспечивая таким образом его ритм.

Все это, повидимому, клонится к полной победе миогенистов. Я умышленно останавливаюсь на вопросе о миоге- нии, ибо, как это ни покажется удивительным, но в книге Гарвея мы находим места, которые дают нам некоторые- основания причислять и Гарвея к миогенистам. Я в этом отношении совершенно присоединяюсь к мнению Старлинга, который впервые на это указал. Конечно, в книге Гарвея мы не можем искать постановки этого вопроса в охвате современного понимания, но несомненно острый ум Гарвея нащупывал и эту тему. Г арвей говорит: «Сердце уже содержит в себе кровь — жизнь, чувство, движение, прежде чем мозг и печень образовались или могут быть едва различимы и не могут еще исполнять никакой работы. Сердце, по своему устройству и приспособленности к движению, является, как бы внутренним существом, предшествующим всем остальным органам. Раз оно существует, животное все- целиком может быть создано; при помощи сердца оно будет питаться, оберегаться и совершенствоваться. Природа сделала все так, что животное в одно и то же время является^ творением и вместилищем сердца». Это свое представление

о главенствующем значении сердца и, так сказать, его изначальности высказано уже на первой странице его труда. Посвящение книги начинается со слов: «Сердце животных — источник жизни, начало всего, солнце микрокосма, от которого зависят вся жизнь, вся свежесть и сила организма». Мы выше говорили о том, что Гарвей не только сделал открытие, обессмертившее его имя, но он по справедливости должен быть признан отцом физиологии. К сказанному мы должны прибавить, что не только физиология как определенная естественно-историческая дисциплина начинается со времени работ Гарвея, но что Гарвей предначертал и некоторые разветвления этой науки. Мы имеем основание •считать его первым сравнительным физиологом в современном смысле этого слова. Мы не найдем в его книге наивного интереса к тому, как течет кровь у такого животного •и как у другого. Он включает в круг своих исследований самых разнообразных животных, но с совершенно определенной тенденцией использовать каждое из них, поскольку •оно представляет более подходящий объект для решения намеченной задачи. Он изучает сердце лягушки, потому что в нем только один желудочек, а не два; он изучает сердце рыбы, потому что в нем отсутствует одна половина сердца в связи с отсутствием у рыбы легкого.

С таким же правом мы можем назвать Гарвея отцом физиологии эмбрионального развития, отдела физиологии, еще очень мало разработанного. И в этой области его интересует исключительно идейная сторона. Он обращается к изучению кровообращения у эмбриона потому, что у зародыша млекопитающего животного во время его внутриутробной жизни создаются особые условия кровообращения при наличности двукамерного сердца и при отсутствии дыхательных функций и дыхательных движений легкого. Изложение этого вопроса в книге Гарвея есть одно из лучших ее мест. Мы находим у Г арвея такое место: «Таким образом у зародышей, у которых легкие не действуют

и как будто совсем не существуют, природа для создания: циркуляции и распределения крови пользуется двумя желу, дочками, как одним. Это явление в эмбриональной жизни у животных, имеющих легкие, но ими не пользующихся,, происходит так же, как у животных, которые совсем не имеют легких».

Я хотел бы под конец отметить одну заслугу Гарвея, которая обыкновенно мало оттеняется: Гарвей не только- открыл круг кровообращения, но своим открытием указал вообще на существование в животном организме явлений- которые протекают по замкнутому пути. В связи с круговоротом крови Гарвей вообще задумывался о круговоротах в живой и мертвой природе. По поводу открытого им кругового пути для крови он вспоминает и о других круговоротах. Он говорит: «Это движение крови можно назвать круговым подобно тому, как Аристотель называл движение атмосферы и дождей, сравнивая это движение с движением светил. Действительно, влажная земля, согретая солнцем, выделяет пары, пары поднимаются, сгущаются и падают обратно в виде дождя и орошают землю; таким же образом, благодаря круговому движению солнца, которое то отдаляется, то приближается, происходит смена времен года». Дальше он высказывает глубокую мысль о том, что бытие и небытие составляют части одного круга: бытие переходит в небытие, а небытие переходит в бытие.

Со времени Гарвея мы узнали много самых разнообразных круговоротов, совершающихся либо исключительно в теле животного, как, например, круговорот желчи, или охватывающих и мертвую, и живую природу, как одно целое. Круговорот углерода охватывает все растительное и животное царство, объединяя их в один сложный организм. Мы знаем круговорот азота и всех других элементов, входящих в состав живых существ.

Я хотел бы теперь обратить внимание на существование- в теле животного круговоротов совершенно иного по

рядка, в которых движение по кругу совершает не вещество, а процесс, физико-химический процесс, сопровождающий всякое возбуждение. До последнего времени мы представляли себе возбуждение бегущим по линейному не замкнутому пути вдоль нервного волокна или мышечного волокна. Первым, кто указал на возможность движения возбуждения по кругу, был Майер в Америке, вырезавший из медузы кольцо и умевший раздражением какой-нибудь точки этого образования заставить возбуждение начать свой бег по пути,. не имеющему конца, по замкнутой линии. Молодой английский ученый Майнес показал, что такой же опыт можно произвести на сердце животного. На черепашьем сердце Майнесу удалось приготовить тоже подобие кольца и пустить в ход возбуждение круговым движением. Целый ряд доказательств, представленных впоследствии мною, не оставляют сомнения, что в самом деле мы здесь имеем дело с возбуждением, бегущим по замкнутому пути, и что здесь осуществляется реальное явление, которое Майнес назвал очень метко — «кольцевым ритмом». Дальше выяснилось, что такой кольцевой ритм имеет место не только в пораненном сердце в условиях острого опыта, но, как показал Льюис, кольцевой ритм есть основа всех тех загадочных явлений, которые мы знаем в патологических случаях при так называемом порхании и мелькании предсердия. В этих случаях возбуждение бежит по предсердию кольцом вокруг отверстий больших вен, открывающихся в предсердие. Эти состояния могут длиться у больных годы, и возбуждение, неизменно перемещаясь по кругу, пробегает, раз начавшись,, десятки, сотни километров и больше.

Но я думаю, что такие круговые процессы, где движущимся звеном являются процессы возбуждения, далеко не исчерпываются кольцевым ритмом сердца. Я держу какой-нибудь предмет в своей руке. Для того чтобы его удерживать, требуется определенное иннервационное усилие, вызывающее соответствующее сокращение участвующих

з этом акте скелетных мышц. Необходимая степень сокращения контролируется теми сведениями, теми сигналами, которые посылаются в центральную нервную систему со стороны чувствительных аппаратов кожи, охватывающей данный предмет. Еще большую ценность имеют в данном случае те сигналы, которые идут от чувствительных нервных окончаний, заложенных в самых мышцах и раздражаемых •сокращениями волокон этой мышцы. Получается круг, составленный из чувствительных волокон, по которым бегут импульсы к центру, и из двигательных волокон, бегущих ют центра к мышцам; здесь процесс возбуждения как таковой прекращается, но сокращение мышцы, механически раздражающее чувствительные окончания, заложенные в мышце, вызывает снова процесс, который повторяется опять и опять по тому же пути. Образовавшийся кольцевой ритм будет •сохраняться все время, пока я держу в руке предмет. Будет .ли этот процесс держаться больше в рамках рефлекса или 'будет на него накладываться власть воли, это не изменит кругового его характера. Область таких кольцевых ритмов возбуждения совершенно безгранична. Все наши движения, .равно как и состояния статической активности, неизменно должны совершаться на фоне этих своеобразных круговых ритмов.

Но этим далеко не исчерпывается область кругового хода процессов возбуждения в нашем теле. Течение наших мыслей имеет нередко тоже круговой характер; мы так и говорим — круг мыслей. Круг здесь следует понимать, конечно, как логическое движение, приводящее нас к исходной мысли. Возвращение к исходной мысли не имеет в виду тождественность повторения, ибо при возвращении мы привносим то новое, что получили во время пережитых логических операций. Во всех видах наших искусств, где материал располагается во времени, как, например, в музыке, в поэзии, обыкновенным требованием является возвращение © конце произведения к исходной теме, и, конечно, исход

ная тема, преподанная еще раз в конце, затрагивает теперь в душе слушателя, читателя совсем другие струны, другие чувства.

И я сам чувствую теперь на себе силу этого естественного и законного императива, заставляющего меня возвратиться к теме о славной дате открытия Гарвея: я и начал с того, что есть даты, к которым отрадно возвращаться в мыслях опять и опять.

И эти воспоминания о великом натуралисте, физиологе и медике Гарвее всегда будут волновать сердца людей, всегда вызывать наше восхищение.

А. Самойлов.