Вместо заключения. Культурная составляющая в организации инженерных экологических мероприятий

Только безумец делит: вот это культура, а вот это —- работа.

А. де Сент-Экзюпери

Инженер — профессия гуманитарная.

ИВ.Иловайский

Мы рассмотрели в деталях методы работы и основное оборудование для того, чтобы начать вести экологическую работу со шмелями — теоретическую (исследовательскую) и практическую.

В различных обществах и в разные времена отношение к тем или иным животным было весьма различно. Люди делили животных на чистых и нечистых, священных и проклятых, полезных и вредных. Различные религии, мифы, традиции, а также наука на разных ее этапах развития вносили и вносят самые разные оттенки в эти взгляды. В Древнем Египте обожествляли скарабея, в Японии — аистов и стрекоз, в Индии — коров и обезьян, в Монголии — рыбу и т.д. Видимо, эта традиция берет свое начало от тотемных животных. Иногда люди подыскивают то или иное рациональное объяснение для такого отношения, с тем, чтобы придать ситуации приличествующий современности научный вид. Однако положительное (или отрицательное) отношение людей к тем или иным организмам далеко не всегда соответствует объективной ситуации. Скажем, широко распространенная традиция вывешивать скворечники и привлекать скворцов на самом деле зачастую наносит ощутимый хозяйственный вред: скворцы портят урожай плодов и ягод в садах (Грищенко, 1977). Вместе с тем, ряд полезных хищных птиц подвергаются уничтожению (Грищенко, 1977).

К общественным насекомым человек всегда относился, как правило, с интересом. Во всех странах с европейской культурой муравьи — это символ трудолюбия и сообразительности, кроме, пожалуй, Испании, где они ассоциируются с гниением, распадом и тлением. Пчелиным повезло больше. Оно и понятно: медоносная пчела издавна была источником меда, воска и прополиса для людей. На всемирном конгрессе Apimondia (Организации пчеловодов всего мира) в Антверпене в 1997 году демонстрировалась впечатляющая коллекция монет с изображением пчел и сот — с античности до наших дней. На современных голландских банкнотах, на мантии Наполеона Бонапарта — тоже пчелы как символ социальности, трудолюбия, предусмотрительной запасливости.

Шмели, разумеется, привлекали внимание человека гораздо меньше. Однако и они не остались без внимания. В целом все европейские народы относятся к ним с симпатией, хотя их утилитарное значение как опылителей доказано сравнительно недавно. Почему-то у многих народов шмели и сами их названия ассоциируются с минорным настроением: по-французски «иметь шмеля» — значит хандрить, киснуть, тосковать. А, например, название шмеля в английском языке переводится как унылая пчела (humble-bee — ранняя форма) или ворчливая пчела (bumble-bee — современная форма). А вот как воспринял шмеля русский поэт И.А.Бунин:

Черный бархатный шмель, золотое оплечье,

Заунывно гудящий певучей струной,

Ты зачем залетаешь в жилье человечье И как будто тоскуешь со мной?

«Последний шмель»

«Шмелем» во французском языке названы большой колокол, басовые трубы в органе и даже... дорожный посох! В немецком языке бытует идиома «дикий шмель», что означает непоседа, егоза, шалунья, а выражение «шмель в голове» — каприз.

В США существует обширная сеть магазинов с названием «Bumblebee» («Шмель»). Вполне понятно, что удачный выбор названия для такого серьезного предприятия — дело исключительной важности. Риск в этом случае недопустим. Стало быть, можно сделать вывод, что и Северной Америке шмели вызывают у людей теплые чувства, иначе сеть магазинов имела бы другое название.

Однако в некоторых странах пчелиные окружены большим вниманием, чем в других. Нидерланды и Фландрия (часть Бельгии, где говорят по-голландски) отличаются особым отношением к медоносным пчелам и шмелям. Кстати сказать, национальные цвета Фландрии — чередующиеся черный и желтый. Поэтому не удивительно, что именно из этих стран стало распространяться шмелеводство, в том числе его коммерческая форма. Именно здесь разведение шмелей, поставленное на индустриальную основу, было с готовностью встречено фирмами, которые занимаются растениеводством в теплицах В результате разведение шмелей — сейчас самый быстрорастущий бизнес в этих странах. Из Бельгии и Голландии шмелеводство шагнуло в Канаду, Израиль, Японию, Австралию, Новую Зеландию, CIIJA и т.д. В 1996 году около полумиллиона шмелиных семей было продано во всем мире на сумму около 75 миллионов американских долларов (Van Doorn, 1997) В самом начале коммерческого разведения шмелей цена одной семьи была около 150 $. Однако сейчас, в результате расширения бизнеса, она упала до 75- 100$.

Между тем, даже в Европе картина разведения и использования шмелей очень разнообразна. Во Фландрии фирмы, разводящие шмелей, «вызревают» в недрах гигантских тепличных хозяйств и, зачастую, выступают как одно из подразделений фирмы-гиганта. Получается, что аграрное тепличное хозяйство выращивает шмелей для собственных нужд, а также может продавать излишки шмелиных семей другим фирмам. В соседней стране — Нидерландах — степень разделения труда выше, поэтому фермеры, производящие овощи в теплицах, не отвлекаются на выращивание шмелей, а предпочитают их покупать в специализированных фирмах, которые занимаются только разведением шмелей. Иногда же голландцы не отказываются от использования медоносных пчел для опыления, так как получают при этом еще и продукты пчеловодства.

Что же касается Германии, то там используют для опыления почти исключительно медоносных пчел, а шмелей — нет. Не потому ли, что в немецком языке шмель связывается с капризом?! А кто же захочет добавлять к аграрному производству помимо капризов погоды еще и капризы шмелей-'' Пчеловодство в Германии — весьма важная часть культуры. Поэтому не удивительно, что в Германии насчитывается. . 12 НИИ пчеловодства!

В России тоже симпатизировали шмелям. Не случайно музыкальное произведение «Полет шмеля» создал наш соотечественник

Н.А.Римский Корсаков, а царь Гвидон у А.С Пушкина превращается в том числе и в шмеля. (Правда, со времен Пушкина слышится также и «лови его, лови, да дави его, дави!»). И все же, в реальной жизни отношение к дикой природе было, как правило, рачительным, бережным и дальновидно-расчетливым. Русские крестьяне, например, во время заготовки сена всегда оставляли самую богато цветущую часть луга нетронутой, что надежно обеспечивало кормом диких опыли телей до конца лета.

Сейчас в России делаются первые обнадеживающие шаги по разведению шмелей в промышленных масштабах при крупных теп личных хозяйствах Подмосковья, Иваново и т.д. Как это часто бывает, теоретические исследования в нашей стране далеко опережают практические шаги по использованию результатов этих исследований. При этом серьезных культурных барьеров, кроме обычной неосведомленности и, увы, захлестнувшего сегодня весь мир вандализма, я не усматриваю. При адекватных инвестициях и образовательных программах в России вполне возможно развитие шмеле- водства — и в индустриально-интенсивной форме, и в варианте биотехнии. Опыт и традиции мы имеем немалые. До известных усилий В.С.Гребенникова по созданию микрорезерватов (1972 а, б, 1973, 1979, 1980 1981, 1982, 1983, 1984, 1990, 1997) на ниве просвещения и популяризации шмелеводства успешно трудились Б.С.Щер- баков (1926,1953), И.А.Халифман, делавший переводы с зарубежной литературы, и другие. Этому же способствуют и обнадеживающие тенденции в обыденном сознании, направленные на охрану при роды, сохранение биоразнообразия, получения так называемой «экологически чистой» сельхозпродукции и т.д.

Все это говорит, что современная культура успешно восприняла и включила в себя шмелеводство в самых разных по своим культурным и религиозным характеристикам странах. Мы видим, что бизнес зачастую способен сдвинуть в благоприятном направлении общественное мнение, даже тогда, когда существует известная настороженность населения («шмели жалятся!») и неосведомленность об основной пользе шмелей как опылителей («шмели не дают меда!»).

Вместе с тем, в сфере городской культуры в России наблюдаются два неблагоприятных явления, которые напрямую воздействуют на диких опылителей и их благополучие. Эти явления в значитетельной мере представляют собой рудименты сельскохозяйственной деятельности, которая в прежние времена и при других условиях имела существенно больше смысла, чем в современной городской обстановке. Эти культурные рудименты затрагивают обращение с травостоем и травяным ярусом в целом. Речь идет о стрижке газонов, кошении и прополке травы, а также о весенне-осенних кампаниях по уничтожению сухого растительного опада (травы и листьев). Первое уничтожает кормовую базу шмелей, а второе — лишает их мест гнездования и зимовки.

Сжигание весной и осенью сухих листьев и травы — сезонный «бич» наших городов. В ситуации безусловно превышенных норм загрязнения воздушного бассейна сжигание сухого опада усугубляет и без того тяжелую ситуацию. Если бы еще сжигание шло в специальных печах, где можно оптимизировать процесс горения и свести к минимуму нежелательные выбросы. Однако сжигают растительный мусор, как правило, тут же, где он лежит. Мусор не столь горит, сколь длительное время тлеет. Идет возвращение в атмосферу загрязняющих веществ, которые уже однажды находились в воздухе, но отложились в листьях. И люди вдыхают все го, от чего их прежде уберегли зеленые насаждения. Пожарные службы приводят свою статистику — сколько возникло пожаров из-за этих бездумных сезонных костров. Когда люди сгребают граблями всю подстилку, земля оказывается незащищенной от ветровой и водной эрозии (иными словами, в сухую погоду — пыль, в дождь — грязь!), а также более глубокого промерзания. Это лишает мест обитания огромную группу мелких животных, которые постоянно или временно живут в сухой траве или верхнем слое почвы. Среди прочих — множество диких одиночных пчел и шмелей, многочисленные виды жужелиц, пауков, амфибий и т.д. Само же место разведения костра оказывается бесплодной плешиной, на которой не растет ничего в течение нескольких лет. Неда ром же про врагов говорят, что они оставляют после себя выжженную землю. Разница лишь в том, что врагам это простительно — на то они и враги. А вот наши административно-хозяйственные коммунальные службы подчас ведут себя хуже врагов, так как все эти мероприятия устраивают на наши же деньги и зачастую по статье экологического благоустройства.

Как это часто бывает, и как настойчиво рекомендуют системы взг лядов ТРИЗ и пермакультуры, наилучший эффект можно получить... вообще ничего не делая. Либо же (в случае значительных накоплений органических остатков) производить компостирование этих отходов, получая в итоге перегной — важное удобрение, которое следовало бы возвращать в ту экосистему, из которой были взяты на переработку органические остатки.

Другая традиционная сельская активность, совершенно неадекватная и вредная в городских условиях — прополка «сорняков». Эдакая «зачистка зеленки» от врага. Причем враг — это, как правило, то, что растет само, не требуя ухода и затрат сил. До недавнего времени (а зачастую и до сих пор) школьники проходили так называемую летнюю практику, получая задания по массовому сбору коллекций различных животных и растений. (Еще раньше, в детских садах был распространен конкурс, кто соберет самый большой букет цветов.) В ходе этой «практики» школьники, якобы, занимаются благоустройством школьной территории. Чаще всего среди прочих действий фигурирует прополка: дети вырывают трапу с окружающей школу территории. Конечно, продумать реальное благоустройство (прокладку и ремонт дорожек, изготовление скамеек, создание спортивных площадок, посадку и уход за деревьями и кустарниками) значительно сложнее, хлопотнее и дороже. Прополка же, как и любая другая деструктивная деятельность, не требует ни фантазии, ни интеллектуального напряжения, ничего, кроме бездумной силы. Культурный стереотип прополки пришел, очевидно, из сельской жизни, где регулярное удаление сорняков с огорода должно проводиться регулярно, неукоснительно и просто входит в привычку жителей, как ежедневная чистка зубов, мытье рук и другие гигиенические навыки. Однако в городе около школ, как правило, нет ни сада, ни огородных грядок (так называемые «газоны» — не в счет, гак как к настоящим газонам они отношения не имеют). А культурный стереотип продолжает срабатывать, превращаясь в рудимент.

Беда не столько в том, что уродуется участок (в результате такой прополки начинается эрозия почвы — пыль и грязь), сколько втом, что бездумная работа выступает как своего рода тренинг, упражнение, создание привычки к ничем не обоснованной деструктивной активности. Как правило, к тому времени, когда вся трава вокруг школы оказывается истребленной, срок летней «практики* оказывается законченным, и невнятные планы по последующему культурному озеленению тихо сходят на нет, а учителя тоже отправляются в летние отпуска. Дети же, приобретя навыки в разрушении природы, переносят естественным образом эти поведенческие образцы на любые другие элементы окружающей их среды: скамейки в парке, урны, заборы, лифты и т.д. Думаю, что название «беспричинный вандализм» для этого явления и в этой ситуации оказывается необоснованным. Интересно, что попытки расспросить участников прополки или кошения травы в городе, в чем смысл этой работы, не только не получают внятного ответа, но, как правило, наталкиваются на откровенно агрессивную реакцию и грубость. Это должно наводить на мысль, что, видимо, все-таки, в глубине души люди чувствуют нелепость, бесцельность и вредность этой работы. Выполнение тяжелой и заведомо бессмысленной работы — страшное наказание, которое применялось еще в английских тюрьмах прошлых веков — способно свести человека с ума. Не напоминает ли это некоторые учебные задания для наших школьников?!...

Таким образом, природоохранные мероприятия в городской среде скорее сводятся к вопросу не о том, что делать, а о том, чего не делать. «Семь раз отмерь, один — отрежь» — эту народную мудрость еще никто не опроверг. Это вполне вписывается в рекомендации пермакультуры, а также совпадает с принципами ТРИЗа, о которых речь уже шла выше.

Хочется надеяться, что и эта книга хоть немного поможет сдвинуть ситуацию у нас в стране в пользу бережного отношения к диким опылителям, их охраны и хозяйственного использования не только в теоретическом и культурном, но и в практическом отношении.