Явление питекантропа потомкам (Часть I)

Разве это чепуха? Слыхала я такую чепуху, рядом с которой эта разумна, как толковый словарь!

В самой книге Происхождение видов Дарвин не стал касаться наиболее животрепещущей темы — происхождения человека.

Новая идея была хороша во всех отношениях, за исключением одной лишь малости — не существовало ни одного свидетельства в ее поддержку. Науке были известны люди — как живые, так и ископаемые; науке были известны обезьяны — как живые, так и ископаемые. Но ни одной промежуточной формы между человеком и обезьяной — ни живой, ни ископаемой, ни настоящей, ни воображаемой — не существовало. Но так ли это важно? Мы-то знаем, что так оно и было. И если доказательств действительно нет, что мешает нам напрячь наше воображение и представить, какими бы эти доказательства были, если бы они существовали.

Наибольшей степени напряжения воображения удалось достичь в Германии, где только что избранный на должность профессора университета Иены молодой зоолог Эрнст Генрих Филипп Август Геккель создает портретную галерею предков человека. При этом восторженные потомки узнали не только как выглядела их древняя родня, но и как она называлась. Главные герои этой истории носили имена питекантроп (обезьяночеловек) и эоантроп (ранний человек или человек зари).

К сожалению, изображением последнего мы не располагаем, поскольку эоантроп был запечатлен верхом на эогипусе (ранней лошади), в связи с чем был поднят на смех даже соратниками по происхождению, поскольку по их представлениям эогипус должен был существовать на несколько миллионов лет раньше человеческих предков, а потому Геккель счел за благо больше не публиковать этой картинки.

Геккель и помогавший ему профессиональный художник Гебри- ел Макс. Подпись под картинкой гласила: Pithecanthropus alalus, что означало обезьяночеловек неговорящий (Геккель считал, что именно речь отличает человека от обезьян). Если бы не противоестественное положение большого пальца на ногах спутницы жизни главного героя, картину вполне можно было отнести к бытовым сценам пост-дар- виновского общества “Опять напился”. Впрочем, современники Геккеля неоднократно отмечали, что это должен был быть самый счастливый брак, ибо жена никогда не могла высказать главе семьи свою собственную, альтернативную, точку зрения на

Pithecanthropus alalus (обезьяночеловек происходящее.

неговорящий) по Геккелю              Естествоиспытателя              интере

совала родословная не только

человека, но и всего живого мира. Дабы заткнуть явно зиявшую в трудах Дарвина дыру между живым и неживым миром, Геккель создает целую повесть в картинках о личной и общественной жизни никогда не существовавшего и никем не виданного монерона (он же — Protomyxa aurantica, он же — Protamoeba primitivia, звучит весьма наукообразно, не так ли?) — “ожившего” сгустка протоплазмы. Но придумывание новых существ не было пределом творческих возможностей Геккеля, и он пошел дальше, став сочинять новые законы природы.

Основной изобретенный Геккелем закон был назван им биогенетический закон, или закон эмбриональной рекапитуляции, гласивший, что онтогенез является рекапитуляцией филогенеза. На человеческом языке это должно было означать, что каждый организм за период эмбрионального развития повторяет все стадии, которые его вид должен был пройти в ходе эволюционного развития. Под “каждым” организмом в первую очередь понимался организм человеческий, и таким образом утверждалось, что каждый новый

Жизнь и удивительные приключения Монерона — никогда и никем не виданного «ожившего» сгустка древней протоплазмы.

человек, как некогда — все живое, начинает свое существование с одной-единственной плавающей в жидкой среде клетки (почему-то пропуская стадию пресловутого монерона), затем становится беспозвоночным существом, затем — рыбкой, затем — собачкой (Геккелю удалось раздобыть картинку эмбриона именно собаки), и лишь потом достигает стадии человека. Дарвин сразу же объявил биогенетический “закон” главным (поскольку — единственным) доказательством своей теории.

Геккель никогда в жизни не занимался эмбриологией, но при первом же взгляде довольно легко обнаружил на изображении человеческого эмбриона как рыбьи жабры, так и собачий хвост, причем — одновременно. При втором взгляде все оказалось не столь

Вверху: эмбрион собаки (слева) и человека (справа) в возрасте четырех недель, изображенные Геккелем (по The History of Creation, 1883). Внизу: те же эмбрионы в работах, на которые Геккель при этом ссылается (Bischoff, Ескег). Очевидны явные искажения размеров черепа (1), структуры глаза (2), длины позвоночного столба (3). Прив. по Grigg, 1996.

очевидным, а человеческий и собачий эмбрионы обнаруживали больше различий, чем сходств. Но тут опять пришли на выручку художественные способности естествоиспытателя. Отбросив не устраивавшие его картинки из научных монографий, он тут же нарисовал свои собственные, каковыми и снабдил вышедшую в 1868 году книгу “Естественная история творения”.

В среде специалистов публикация этой книги вызвала шквал хохота и бурю возмущения. Геккелю, как жителю Иены (родины наиболее точных оптических приборов) предлагалось компенсировать проблемы со зрением при помощи изделий, выпускаемых в его родном городе, дабы убедиться, что никакого хвоста у человеческого эмбриона нет — его позвоночник на всех стадиях развития имеет ровно тридцать три позвонка, он лишь несколько выдается назад на ранних стадиях из-за отличающейся скорости роста. Голова у эмбриона тоже непропорционально велика, но это не повод утверждать, что он проходит стадию слона. Так же и кожные складки шейно-челюстной области эмбриона не имеют ничего общего с жаберными щелями. Сама мысль, что эмбрион получает кислород при помощи жабр из околоплодной жидкости, могла быть только совместным порождением безудержной фантазии и полной безграмотности. Человеческий эмбрион, начиная с самой первой клетки, является именно человеческим организмом, быстро и целенаправленно развивающимся в соответствии с заложенной в него программой.

Ряд ученых впрямую обвинил Геккеля в подлоге иллюстраций, и “законодатель” был вынужден официально признаться, что несколько подретушировал картинки, потому что все так делают (при сравнении геккелевских рисунков с исходными изображениями масштабы “ретуши” видны невооруженным глазом). Ученый совет университета Иены официально признал идею Геккеля несостоятельной, а самого автора виновным в научном мошенничестве, и тот был вынужден уйти в отставку.

По ходу дела Геккель изобрел еще один “закон” — закон педоморфоза, гласивший, что взрослый представитель вида несет черты детеныша своего эволюционного предка, так что ребенок питекантропа должен был иметь такое же строение скелета и черепа, что современный взрослый человек. Идея по большому счету даже не обсуждалась. Председатель антропологического общества, основатель патологической анатомии Рудольф Вирхов, читавший Геккелю лекции в университете, публично признался, что никогда не питал иллюзий по поводу умственных способностей своего ученика, получившего к тому времени прозвище Der Ketzer von Jena (слепень из Иены).

На этом научная карьера Геккеля кончилась, и остаток своей жизни человек, явивший миру питекантропа, посвятил чтению популярных лекций в арендуемых залах рабочих районов, чем готовил почву для превращения социал-дарвинизма в национальную политику Германии. Свои лекции Геккель любил обильно сдабривать иллюстративным материалом типа скелетов, эмбрионов и проч., благодаря чему они были широко известны под названием “Страсти по Дарвину”.

Впрочем, один закон этого мира Геккель действительно отк- Эрнст Геккель, исполняющий свое рыл — наиболее бредовые идеи коронное шоу обладают наибольшей живучестью. Хотя уже прошло сто лет с тех пор, как теория рекапитуляции признана научной ложью, портреты Геккелевских эмбриончиков продолжают кочевать из одного школьного учебника в другой, иногда даже попадая на обложки.

Действительно, кому какое дело до того, что думают по этому поводу специалисты. Мы-то знаем...

Декорации в Берлинском театре, арендованном Геккелем для лекций по эволюции. Иконостас, через царские врата которого вместо “Я Есмь” появляется “я сам”.

И притом Балабон — говорим не в упрек — Полагал, и уверен был даже,

Что раз надо, к примеру, ему на восток,

То и ветру, конечно, туда же.

Итак, камердинер торжественно и громогласно объявил: “Дамы и господа, — его превосходительство Питекантроп!”. Публика почтительно отступила назад. Те, кто стоял подальше, приподнялись на носках, чтобы лучше видеть. Все, затаив дыхание, замерли в ожидании. А долгожданный обезьянообразный предок и не собирался показываться. Время шло, годы сменялись годами. Гробовая тишина перешла в гомон удивления, кое-где — возмущения. В задних рядах все чаще звучали нотки иронии и сарказма, за которыми, как правило, раздавался взрыв совершенно беспардонного смеха. И даже среди главных действующих лиц этого представления далеко не у всех хватало артистизма, чтобы продолжать держать столь затянувшуюся паузу. Спасти положение могла только смелая импровизация, но способен ли был кто-нибудь из корифеев решится на такое? — уж больно попахивало скандалом. Вот тут-то, в наиболее критический момент, на сцене появился наслушавшийся геккелев- ских лекций 29-летний голландский врач Эжен Дюбуа.

Дюбуа объявил коллегам, что оставляет работу в университете и намерен вместе со своей недавней ученицей, а ныне — молодой женой Анной отправиться в восточные колонии, дабы найти “скрывающегося” там питекантропа. Горячий энтузиазм Дюбуа был встречен полным непонимани- _              _

г-.,-              *              Отправляясь              с              женой              в              путешест-

ем. Особенно трудно был0 раст0лк0- вие, Эжен Дюбуа не забыл сде- вать скептикам, во-первых, почему              лать снимок для истории

нужно ехать именно на край света в              (Из семейного альбома).

Индонезию, куда, даже в случае удачи экспедиции, не доберется ни один палеонтолог, способный подтвердить истинность находки, да и что, собственно, там было делать нашему предку; во-вторых, почему необходимо ехать именно сейчас, когда у жены вот-вот подходит срок рожать своего первого ребенка. Так или иначе, пылкие заверения типа “я там найду его!” не производили впечатления на государственных чиновников. После долгих месяцев безуспешных попыток получить финансирование экспедиции, Дюбуа вербуется на должность хирурга колониальных войск и, без малого два месяца проболтавшись в тесной каюте парохода “Принцесса Амалия” вместе с женой и дочкой, родившейся незадолго до отплытия, высаживается на Суматре.

Голландская военная администрация Малайского архипелага, скучая вдали от родины, заинтересовались идеями Дюбуа гораздо больше, чем их континентальные коллеги. В распоряжение исследователя было придано два горных инженера с полусотней солдат, и, не обременяя себя работой в госпитале, Дюбуа старательно, но безрезультатно обследовал окрестные пещеры. Вскоре ему сообщили, что на острове Ява найден ископаемый человеческий череп. Дюбуа незамедлительно отправился туда, обследовал место находки и обнаружил еще один череп, точно такой же. Хотя оба черепа были совершенно окаменевшие, не возникало и тени сомнения в том, что это были обыкновенные человеческие черепа, что никак не способствовало задаче обнаружения “промежуточного звена” — питекантропа. Дюбуа благоразумно припрятывает находки, но начинает более систематическое исследование отложений, в которых они были сделаны, и довольно быстро обнаруживает целые залежи окаменелостей различных животных на берегу реки Соло. После месяца разработки этого “месторождения” рабочие находят окаменевший обезьяний зуб, а еще через месяц, в октябре 1891 г., была обнаружена столь знакомая нам по картинкам в учебниках черепная крышка. Счастливый Дюбуа сразу же отправил отчет о находке в Горнорудный бюллетень: Не вызывает сомнения, что обе окаменелости принадлежат крупной человекообразной обезьяне.

Последующие раскопки долго не радовали исследователя чем- либо, связанным с обезьяноподобным предком. Попадалась всякая всячина — окаменевшие кости стегодонов, крокодилов, носорогов, оленей, гиен, свиней. Все это было не более интересно, чем хранящиеся в отдельном ящичке два человеческих черепа. Но кому может быть интересен человек или стегодон? Похоже, главной мечте всего предприятия так и не суждено было сбыться. Не исключено, что именно такие мысли тяготили Дюбуа, когда спустя год после обнару

жения крышки обезьяньего черепа в пятнадцати (!) метрах от нее была найдена человеческая бедренная кость.

Кость имела две характерные особенности. Во-первых, ее обладательница (а это, несомненно, была женщина) была довольно грузной дамой. Во-вторых, у нее имелось весьма серьезное костное заболевание в запущенной форме, но, несмотря на это, она достигла преклонных лет. Последнее было возможно лишь в культурном обществе, где проявлялась забота о больных сородичах — в дикой природе ни одно существо с таким заболеванием не смогло бы выжить. Тем не менее, Дюбуа положил эту кость рядом с прошлогодней находкой. У него зрела идея — а не принадлежали ли эти окаменелости одной и той же особи? Прошел еще год, прежде Дюбуа поверил в собственный вымысел настолько, что решился опубликовать свои выводы. За это время “прииск” принес свежий урожай — обезьяний зуб, а также новые человеческие окаменелости — еще четыре женские бедренные кости, и зуб. Но этим, последним, находкам суждено было долго лежать в пыльном ящике, прежде чем исследователь вновь извлечет их на свет.

И вот, в 1893 г. Дюбуа наконец послал на континент телеграмму, возвестившую миру об обнаружении “недостающего звена” — долгожданного предка, которому он дал гордое имя Pithecanthropus Erectus, обезьяночеловек прямоходящий (форма бедренной кости не вызывала сомнения о прямохождении, в то время как по имевшемуся материалу трудно было судить, был ли “он” неговорящим, голубоглазым, или каким-либо еще). Неподалеку от

Homo Erectus, он же — Питекантроп, он же — Яванский человек. Набор “сделай сам”, составленный Дюбуа из яванских находок (Бауден, 1996).

места находки открыватель собственноручно водрузил монумент с инициалами пращура на плите из черного мрамора.

Первая реакция на сообщение последовала незамедлительно. Это была телеграмма Геккеля: Поздравления от изобретателя питекантропа — его счастливому открывателю. Антропологи же не торопились восторгаться, ожидая официальной публикации. Дюбуа не заставил долго ждать ее и отправил на материк статью Pithecanthropus Erectus, человекоподобная переходная форма с Явы, где описал подробности находки, а также указал, что объем мозга питекантропа Поклонный камень, установленный составлял около 900 см . Каким об- Дюбуа на высоте близ “обиталища” разом была определена эта цифра              питекантропа

при наличии у исследователя всего

лишь задней крышки черепа и бедренной кости, было неясно. Похоже, что приводилось среднее арифметическое значение этого параметра между мозгом человека и человекообразной обезьяны. В ответ последовала восторженная статья Геккеля. Он писал: обнаружен типичный плиоценовый образец [непонятно, каким образом первый же обнаруженный образец может быть типичным или нетипичным], принадлежащий высшим Catarrines (узконосые [!?] обезьяны), которые являлись [sic!] питекоидными предками человека. Это — то самое долгожданное Недостающее Звено.

У остальных исследователей публикация деталей находки вызвала лишь недоумение — на каком основании Дюбуа решил, что эти кости принадлежали одному существу? Почему он связал человеческую бедренную кость с крышкой черепа животного, найденной на таком удалении, а не каким-нибудь находящимся рядом фрагментом черепа свиньи или крокодила? А если в радиусе 15 метров от первого найдется еще одно бедро (знал бы автор этого замечания, насколько он был близок к истине!), и оно тоже окажется левым, будет ли это означать, что у нашего предка обе ноги были левые? И если это действительно был питекантроп, что явилось причиной столь страшной его кончины, когда даже самые близлежащие части останков

оказались разбросанными на 15 метров — ведь пороха тогда еще, по всей видимости, не существовало? В общем, вопросов было достаточно и все с нетерпением ждали, того момента, когда в 1895 году Дюбуа вернулся со своими находками в Европу.

Всего Дюбуа привез с собой 15 ящиков с окаменелостями,

однако на обозрение публики i

были выставлены лишь две вышеупомянутые кости и два обе-              '*              ,

зьяних зуба. Рудольф Вирхов,              :

который являлся бесспорным ав-              fc,              аНУamp;ёйЙВ

торитетом в областях сравнительной и патологической ана-              _

томии, указав на глубину швов

черепа, констатировал: “Это —              ^яНКпмШ

животное. Скорее всего — ги-              -              -

гантский гиббон. Бедренная              -              _ .

кость ни малейшего отно-              -....              ’

тения к черепу не имеет”, и              .              ‘              '

отказался как возглавлять соб-              ... .              *. .

рание, так и принимать даль-              -              * ;..:г              -              1              *

нейшее участие в дебатах.              йЖвюНб1^

Какому бы существу ни принадлежала черепная крышка. ¦ ¦              *-г'              '              -

бедро было очевидно человечес-              *              Ч              '              ..              *

ким и на питекантропа явно не '              -              *              .              _ - ¦ *

тянуло. Исследователю был

предложен компромисс: считать              Рудольф Вирхов

яванскую находку не Pithecanthropus, а Homo, т.е. человеком, но очень-очень древним. При этом “предку” разрешалось оставить фамилию Erectus, ибо, помимо прямохождения, о хозяйке бедра ничего известно не было. Дюбуа же был непреклонен и меньше чем на питекантропа не соглашался. Любую критику он принимал на свой личный счет, выслушивал оппонентов с плохо скрываемым нетерпением и никогда не подозревал у них желания установить истину. Он соорудил для “питекантропа” специальный чемоданчик и колесил со своим “приятелем” по всей Европе, показывая его везде, где только можно и никогда с ним не расставаясь (за исключением разве что одного случая, когда, засидевшись заполночь в небольшом парижском ресторанчике, забыл там своего молчаливого друга, но никто тогда на это сокровище не позарился).

Позже, используя имевшийся материал, собственное воображение и помощь позировавшего ему сына, Дюбуа изваял задумчивое существо (почему-то — мужского пола), по сей день украшающее экспозицию Лейденского музея, и нежно называемое его сотрудниками Пит.

Так и не добившись научного и общественного признания своего героя, Дюбуа укрылся с ним от не желающей принять очевидное публики более чем на двадцать лет. Тем не менее, истина публику интересовала, и в 1907-08 годах, несмотря на удаленность Явы, туда отправилась специальная экспедиция под руководством профессора Леноры Селенка, подготовленная скончавшимся перед самым началом экспедиции ее мужем, также профессором Эмилем Селенка. Экспедиция была организована в соответствии с высшими стандартами палеонтологии. Все участники, включая 75 нанятых местных кули, жили в полевых условиях, что позволяло описывать и идентифицировать находки непосредственно in situ (на их “родном” месте). В ходе экспедиции, копавшей в том же самом месте, где и солдаты Дюбуа, было извлечено около десяти тысяч кубометров грунта с глубины до двенадцати метров от поверхности. Исследователям, работавшим на континенте, было отправлено 43 контейнера обнаруженных окаменелостей. Ни одной кости питекантропа обнаружено не было. Зато в тех же отложениях было найдено значительное количество следов человеческой деятельности — отщепов костей и слоновьих бивней, следов древесного угля. Вывод был однозначным: если питекантроп когда-либо и существовал, он был не предком, а современником человека, скорее всего — дегенеративной разновидностью.

Несколько позже еще одна попытка обнаружить питекантропа на Яве была предпринята Фон Кенигсвальдом. Разместив свою резиденцию в трехстах километрах от раскопа, он, дабы стимулировать заинтересованность привлеченного к раскопкам местного населения, как-то показал работникам осколок окаменевшей черепной коробки и пообещал платить по 10 центов за каждый найденный

такой кусочек. Это в десять раз превышало дневную норму оплаты труда рабочего. Не прошло и недели, как сообразительные жители принесли незадачливому исследователю почти полсотни свеженако- лотых маленьких фрагментов. Сколько черепов они изначально составляли, кому принадлежали и где были найдены — вряд ли кто-нибудь теперь узнает. Уж очень большой фантазии требовала задача их восстановления.

А что же сам Дюбуа? Он продолжал сидеть дома, время от времени обвиняя того или иного из бывших коллег в подлоге, и никому не показывая ни костей питекантропа, ни остальных своих находок. И лишь в 1920 г., когда профессор Смит сообщил об обнаружении в Австралии ископаемых останков самых древних представителей Homo Sapiens, возмущенный Дюбуа не удержался (Как же так? Ведь самых древних людей нашел он!), и представил публике сначала — оба человеческих черепа, а затем и остальные бедренные кости. Такого никто не ожидал! Всемирно известный открыватель “питекантропа” ввел научную общественность в заблуждение, утаив самые принципиальные находки! Ведь если бы он выложил все трофеи одновременно, никому и в голову не пришло бы, что между человеческой бедренной костью и фрагментом обезьяньего черепа существует какая-либо связь — тут же лежали бы настоящие человеческие черепа.

На этом недолгая история питекантропа и закончилась. Незадолго до своей смерти Дюбуа признался, что обнаруженная им черепная крышка принадлежала большому гиббону. Впрочем, просвещенный мир расставался с питекантропом без особой грусти. Все учебники уже украшали портреты другого звероподобного предка — эоантропа, правда уже без лошади...

У нас, когда долго бежишь со всех ног, непременно попадешь в другое место. Какая медлительная страна! А здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте!

Как оказалось, для нахождения звероподобного предка вовсе не нужно было отправляться за тридевять земель. Главное — точно сформулировать, что же именно нужно найти, и это найдется само.

В 1908 году, в тихом уголке Великобритании Сассексе, неподалеку от поселка Пилтдаун, рабочие, рывшие траншею, нашли окаменевший человеческий череп. Поначалу, недооценив находку, они разбили его киркой, выворачивая из многовекового грунта. Затем находку было решено передать Чарльзу Доусону — местному нотариусу, увлекавшемуся краеведением и собиравшему всевозможные древности, связанные с историей родного края. Он был весьма уважаемым человеком. Соседи, друзья и знакомые испытывали доверие и симпатию по отношению к нему, и рады были, когда могли, помочь ему в этом увлечении.

Доусон стал время от времени продолжать раскопки, и через три года нашел еще один фрагмент того же черепа. Убедившись таким образом, что место находки указано правильно, Доусон показал трофеи своим друзьям, увлекавшимся антропологией: сэру Артуру Смиту Вудворду — хранителю геологического отдела Британского Музея, и Пьеру Тейяру де Шардену — католическому монаху, страстному любителю всяческих естественных наук и антропологии, с 1908 года изучавшему богословие в расположенном неподалеку в Хастингсе Иезуитском колледже и в 1911 принявшему там же сан священника.

В 1912 году они продолжили раскопки втроем. Однако новых участников не особо интересовала история Сассекса — они лелеяли мечту обнаружить то самое вожделенное недостающее звено. И — о, чудо! — в первый же день раскопок была найдена половина челюсти, абсолютно такой же, как у современных орангутанов, но с более плоской поверхностью зубов, как у человека. Правда, поскольку верхний суставной отросток челюсти был отломан, невозможно было сказать, стыковалась ли эта челюсть с этим черепом, но цветом и фактурой поверхности они были похожи. Помимо этого был найден ряд окаменелостей именно тех самых животных, которые, как предполагалось, должны были быть современниками обезьяночеловека —

слона, гиппопотама, мастодонта и бобра, а также несколько кремневых орудий.

В декабре состоялось заседание Геологического общества, подводившее итоги сезона. Находки Доусона и его компании были признаны интересными, но недостаточными для каких-либо далеко идущих выводов. Череп был явно человеческим, а челюсть — явно обезьяньей. Главный признак, по которому можно было определить, какому существу принадлежит эта челюсть, — клык — отсутствовал. Впрочем, у сэра Вудворда не вызывало сомнений, что клык будет найден. Приняв во внимание это заверение, еще не совершенному открытию было присвоено научное имя Eoanthropus dawsoni, т.е. Эоантроп Доусона — в честь его первооткрывателя.

alt="" />30 августа 1913 года, на следующий же день после того, как, по приезду де Шардена, все трое исследователей снова собрались вместе, недостающий клык был обнаружен, и имел именно такую форму, какая была нужна, чтобы убедить скептиков! На этот раз ито говое заседание Геологического общества закончилось триумфом — всему миру было объявлено об открытии Пилтдаунского человека — Эоантропа Доусона. Бренные останки дорогого пращура были убраны глубоко в закрома Британского музея естественной истории, и всем желающим поработать с ними выдавались лишь гипсовые копии этого сокровища.

Художники наперебой бросились воссоздавать портретные изображения предка, с виртуозностью “воссоздавая” основательность осанки, ширину плеч, проницательность взгляда, форму век, носа, губ, ушей, а также степень лохматости, которыми эти череп и полчелюсти “обладали при жизни”. Эоантроп дружески глядел на потомков со страниц газет, журналов, научных монографий и школьных учебников. Альберт Эйнштейн и Чарли Чаплин могли лишь завидовать такой популярности. Тысячи паломников — ученых и не очень — устремились в Сассекс на родину эоантропа, где для поклонения животному предку человечества был установлен специальный монумент характерной формы.

Здесь, в древнем речном гравии, г-н Чарльз Доусон нашел ископаемый череп Пилтдаунского человека. 1912-1913 гг.” Поклонный камень на месте находки.

Нужно признать, что эоантроп был обнаружен как нельзя кстати — вот уже более пятидесяти лет прошло после опубликования “Происхождения видов”, а промежуточное звено так и не было найдено, и уже второе поколение ученых-тотемистов продолжало обсуждать, почему и как именно оно отсутствует. На Яванского человека, найденного Дюбуа, особых надежд возлагать не приходилось. Правда, незадолго до этого, в 1907 году, была сделана одна интересная находка в Германии близ Мауэра — массивная окаменевшая человеческая челюсть с зубами нормального для современного человека размера. Челюсть была передана в университет Гейдельберга, за что сначала получила название Гейдельбергского человека (Homo heidelbergensis). Однако, кроме размера, ничего подозрительного в ней не было — обыкновенная человеческая челюсть. Примерно такую же (и по форме, и по размерам) носят современные герои голливудовсих боевиков, специализирующиеся на пересчитывании костей тем, кто челюстью не вышел. В “гомо голливудис” челюсть переименовывать не стали, а пристроили ее в недостающие детали Яванского человека, определив как Homo erectus (Человек прямоходящий — вот уж, поистине, чудеса науки: по зубам походку определяют), по-видимому, собираясь собрать первого человека по частям. Что же касается эоантропа, тут уж никаких сомнений не было — и человеческие, и обезьяньи признаки были явно налицо. Честь Дарвина была спасена!

Пилтдаунский человек стал объектом самого широкого исследования антропологов. Не существовало ни одного музея, не посвятившего эоантропу специальной экспозиции, рассказывавшей посетителям, как наш предок выглядел, как жил, что ел-пил, над чем работал, какие имел достижения в труде и личной жизни. Сотни специалистов по всему миру, затаив дыхание, просиживали ночами над гипсовыми слепками его костей, составляя диссертации о том, как именно он происходил, сперва — из обезьяны, потом — в человека, и почему, вопреки существовавшим ранее теориям, у эоантропа сперва развился человеческий мозг, а уже потом — все остальное.

Что же касается Тейяра де Шардена, его мало интересовали эти чисто технические частности — он начал разрабатывать “новый” глобально-философский подход к эволюции, достигая в этом высот, не снившихся ни Дарвину, ни Геккелю. Подобно тому, как некогда Энгельс приложил гегелевские законы диалектики к материалистической философии (чем окончательно запутал материалистов, ибо, если материя первична, почему она должна подчиняться законам развития идей?), де Шарден ринулся толковать, а затем и развивать

в узко-материалистическом смысле идеи Генри Бергсона, которым увлекался со студенческой скамьи. В итоге де Шарден (кстати сказать, — дальний отпрыск Вольтера) объявил об открытии никем доселе невиданного и неслыханного, но, несмотря на это, — всеобщего закона: закона усложнения, подчиняясь которому, преджизнь

(потрясающий эвфемизм, обозначающий неживую материю), имея врожденную тенденцию к психическому давлению строительства и подчиняясь непреодолимому стремлению к высшему развитию, сама по себе самоорганизуется в жизнь (чего, правда, наблюдать никому почему-то не довелось); живая же материя безудержно преобразуется в мыслящую, подвергаясь церебрализации и цефализации (под мыслящей материей подразумеваемся мы с вами). Но этим дело не кончается. Коллективный разум всех людей неизбежно должен слиться в единое целое, преобразовав уже существующую биосферу в ноосферу — сферу разума. Все человеческие культуры и религии, по мнению де Шардена, должны были слиться в единой точке Омега, которую автор отождествлял со Христом. Дарвиновская эволюция предполагалась тем самым механизмом, через который этот “закон” осуществляется. Самым же удивительным было то, что все эти концепции были представлены как истинно христианское учение.

На самом деле, эта чисто пантеистическая идея не имела ничего общего ни с наукой (в природе повсеместно наблюдаются не слияние простых структур в сложные, а, наоборот — распад, разложение, деградация, описываемые законами термодинамики), ни с Библией. Писание учит, что именно человеческий грех явился причиной появления смерти и страданий, но милостивый Бог послал в мир Своего Единородного Сына, умершего на голгофском кресте, дабы искупить этот грех и дать всему творению возможность избавления от рабства тлена и спасение — каждому человеку (а не некой совокупной мыслящей материи). Однако де Шарден вслед за Дарвиным утверждал, что человек и появился-то лишь благодаря миллионам лет непрерывных страданий и смерти, сопровождавших

борьбу за выживание. Оставляя же при этом место Богу, он подразумевал, что всеблагий Создатель сперва основал человечество на смерти и при этом объявил, что все творение хорошо весьма, а потом еще и обманул людей, представив в Своем Откровении совершенно иную картину. Упущено было из виду и то, что Писание, предсказывая слияние всех культур и религий, говорит не о Христе, а о царстве антихриста.

Растерявшийся в изобилии “научных” данных о происхождении человека Ватикан, не найдя, что возразить де Шардену, пошел по пути простых решений: в 1926 году вольнодумного монаха отстранили от преподавания в Парижском католическом институте и запретили ему публиковать труды по философии и богословию. Но это лишь добавило популярности как идеям де Шардена, так и их автору, закрепив за ним образ страдальца, гонимого инквизиторами за истину. К концу сороковых годов не признавать себя потомком обезьяноподобного родового предка было равносильно отречению от причастности к роду Homo sapiens. Приходы пустели, Церковь, как без малого две тысячи лет назад, становилась объектом насмешек и нападок окружавшего ее языческого мира. По-видимому, на ситуацию также повлияли и некоторые другие факторы, когда в 1950 году Папа Пий XII был вынужден обнародовать буллу Humanis Generis, гласившую:

Учение Церкви не запрещает эволюционному учению... быть предметом исследования специалистов... до тех пор, пока они производят исследования о происхождении человеческого тела из уже существующей живой материи, несмотря на то, что католическая вера обязывает нас придерживаться взгляда, что души созданы непосредственно Богом.

Таким образом был официально провозглашен отказ от Библейского учения о происхождении смерти — истина вечного слова Божьего была принесена в жертву сиюминутным представлениям науки. Вскоре за Ватиканом по этому же пути последовал еще ряд либеральных конфессий. Победа поклонников обезьяночеловека была явной и бесспорной. И вот тут-то, в самый неожиданный момент, случилось непредвиденное. То ли в музее не осталось никого из сотрудников, причастных к “открытию”, то ли они сами уже настолько поверили в свое детище, что утратили бдительность, — так или иначе, в 1953 году заветные кости были извлечены из хранилища и переданы для анализа на фтор.

Результат оказался неожиданным, словно удар молнии в громоотвод Британского музея посреди безоблачного дня. Ставший за сорок лет столь привычным эоантроп оказался... подделкой! Хотя

череп действительно был древним, челюсть оказалась почти современной — даже не совсем окаменевшей, зато искусно окрашенной — челюстью орангутана со “вставными” зубами. Более того, некоторые из “сопутствующих” окаменелостей оказались радиоактивными (о чем во время организации подлога даже нельзя было подозревать), и это говорило об их отнюдь не британском происхождении — именно таким составом радиоактивных веществ характеризовались находки северного Туниса.

Наступил всеобщий шок. Представители трех поколений экс- пертов-антропологов не смогли раскрыть подделку — они были просто одурачены! Сотни научных диссертаций во всех частях света были посвящены находке, оказавшейся всего лишь произведением хитрого злоумышленника. Единственное неоспоримое свидетельство, на котором держалось все здание эволюционного антропогенеза, растаяло, как дымок от сигареты подростка-лаборанта, заслышавшего шаги профессора. Над антропологами нависла тень безработицы. Лишь сотрудники Британского музея естественной истории не растерялись, и тут же в зале, еще вчера служившем храмом поклонения родовому предку, организовали экспозицию “Разоблачение мистификации”, восхищенно повествующую, каким великим достижением науки стало обнаружение подлога и насколько сложные ультрасовременные технические средства при этом использовались.

Ученые просто не решались задать себе самый важный вопрос: Почему? Как же так получилось, что практически все специалисты поголовно с такой легкостью, даже более того — с радостью поверили в этот обман? Уж не потому ли, что они уже до этого попали в зависимость от обмана еще большего? Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, не потому ли и предал их Бог превратному уму? Мало кто был готов услышать ответ на этот вопрос, а потому проблему перевели в другую плоскость — Кто? Кто этот негодяй, так подло обманывавший нас все эти годы?! Найти его! Подать его сюда! Призвать к ответу!

Первая же публикация охладила пыл борцов за справедливость, сообщив, что к ответу призывать вроде бы уже и некого — открыватель эоантропа Чарльз Доусон мирно почил еще в 1916 году. Что с него, покойного, возьмешь? Такой исход дела, похоже, многих устраивал, но очень скоро начали выплывать несоответствия. Доусона всегда интересовала история, а не антропология, и с самого начала он был не в восторге от раздуваемой вокруг находки шумихи. Ряд окаменелостей был привезен из Северной Африки, Доусон же никогда в жизни не покидал пределов родного Альбиона. Для того,

чтобы обмануть экспертов, мистификатор должен был быть не худшим специалистом в антропологии, чем они, да еще достаточно разбираться в химии, дабы столь умело подкрасить челюсть. Доусон же во всем этом был не сведущ, и найдя как-то окаменевший зуб, просил определить, человеческий ли он... своего дантиста.

Стали выдвигаться различные новые версии. Кого только не называли в качестве подозреваемых — вплоть до выдающегося шотландского анатома сэра Артура Кейта и сэра Артура Конан Дойла, автора знаменитых рассказов о Шерлоке Холмсе. Время от времени высказывалась идея, что этот обман — вовсе даже и не обман, а просто розыгрыш, помимо воли самого шутника зашедший слишком далеко. Это несколько притупляло ощущение позора, но не меняло сути дела. Однако чем больше фактов о мистификаторе выяснялось, тем труднее было предположить, что всеми этими качествами и способностями обладает один человек. Дело попахивало сговором, причем на самом высоком уровне. Так, например, из всех участников раскопок привезти окаменелости из Туниса мог лишь де Шарден, преподававший в это время в Каирском университете и посещавший различные раскопки Северной Африки. Та поспешность, с которой сэр Графтон Эллиот Смит и руководимые им оксфордские эксперты приняли находку, и та тщательность, с которой сотрудники Британского музея хранили ее от посторонних глаз, тоже наводят на размышления. Высказывались подозрения, что челюсть взята из экспонатов Отдела зоологии, который в таком случае также был вовлечен в подлог. Последнее заявление подтверждается недавними сообщениями (Times и Independent, 23.05.1996) о том, что в подвале музея найдена полевая сумка с инициалами Мартина Э. К. Хинтона (умершего в 1961 году бывшего смотрителя т.е. заведующего — Отдела зоологии), содержащая ряд окаменелостей, на которых отрабатывалась технология окрашивания пилтда- унских находок. Однако возможно, что сумка была подброшена, дабы снова “списать все на покойника” и увести следствие от еще здравствующих создателей эоантропа. В Пилтдаунском деле остается множество так и не выясненных вопросов.

Похоже, что изначально обвиненный в подлоге Доусон был единственным во всей шайке, не подозревавшим, что же происходит на самом деле. Он явился первой жертвой обмана своими учеными приятелями, которые настолько свято верили в обезьяноподобного предка, что не сочли недостойным “помочь” старику появиться на свет. Не многие могут похвастаться тем, что собственноручно создали предка, от которого сами же впоследствии и произошли.

Нельзя поверить в невозможное! Просто у тебя мало опыта. В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день. В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей еще до завтрака.

Пока просвещенная Европа, шалея от восторга, с надеждой хваталась за каждое новое сообщение об обезьяночеловеке, у заокеанских поклонников животного предка дела шли куда труднее. Большинство американцев не желало полагаться в своей жизни (как в этой, так и в вечной) на столь экстравагантную гипотезу, причем чисто умозрительную и не подкрепленную какими бы то ни было серьезными доказательствами. В ряде штатов даже было законодательно запрещено преподавать в государственных школах теорию эволюции, как единственное учение о происхождении, и уж тем более — как доказанный научный факт. Как и любую другую религиозную доктрину, ее можно было преподавать лишь в частных школах, не финансируемых за счет налогоплательщиков: хочешь происходить от обезьяны — плати за это сам. Немаловажную роль в этом запрете играло сильное влияние в обществе тех, чьи предки пересекли океан именно затем, чтобы быть подальше от соблазнительных новомодных течений — всяческих там ренессансов, декадансов, просвещений и затемнений. А может быть, американцы просто не хотели происходить от обезьян Старого Света? Все силы были брошены на поиски своего, отечественного обезьяночеловека.

Немудрено, что когда в 1922 году профессор Гарольд Кук, консультант-геолог Американского музея естественной истории, нашел в плиоценовых отложениях русла Змеиного ручья на западе штата Небраска окаменевший зуб, он незамедлительно принес находку профессору Генри Ф. Осборну, директору музея. Осборн был не только большим поклонником идеи эволюции, но и боролся за официальное разрешение ее применения на практике в виде евгеники, т.е. искусственной селекции породы сверхчеловека путем скрещивания подходящих особей и последующего выбраковывания потомства, не обладающего желаемыми качествами.

Осборн пристально всматривался в находку. Не было сомнения, что этот зуб не мог принадлежать ни человеку, ни обезьяне. А значит... Эврика! Это — зуб обезьяночеловека, которого зовут, скажем, Hesperopithecus Garoldcooki (Гесперопитек Гарольдкуко-

вый). Статья Осборна Гесперопитек, первый антропоидный примат, обнаруженный в Америке была опубликована одновременно в трех ведущих научных журналах — Сайенс (Т. 60, №1427, май 1922 г. С. 281), Америкэн мьюзиум новиэйтис (№ 37, 1922 г. С. 2) и Нэйчур (Т. 110, 1922 г. С. 281). Но самый большой сюрприз ожидал подписчиков популярного журнала Иллюстрэйтед Ландан Ньюс. Раскрыв свежий номер за 24 июня, они обнаружили напечатанное на целый разворот живописное изображение своего предка.

В сравнении с питекантропом Геккеля был виден явный прогресс. Во-первых, предок был достаточно трезв, чтобы довольно свободно перемещаться, не опираясь на деревья. Во-вторых, его супруга уже, по-видимому, научилась заявлять о своих гражданских правах, в связи с чем глава семейства не расставался с дубиной. В-третьих (возможно, как результат этого), сама спутница жизни, хотя все так же не проявляла особого восторга по отношению к своему благоверному, без дела тоже не сидела, а выполняла какую-то полезную работу по хозяйству. И наконец, в полном соответствии с традициями пасторального жанра, вся идиллия была изображена на фоне мирно прогуливающихся представителей плиоценовой фауны — древних лошадей Pliohippus, антилоп Illingoceras, безрогого носорога Rhinoceros — совершенно не опасающихся нашего сородича и, по-видимому, принимающих его за своего. Такое изобилие деталей было вполне объяснимо, ведь, в отличие от произведения Геккеля, эта картина была построена не на голом воображении, а на подлинном факте — это был портрет на сто ящего зуба! Тут же была помещена статья профессора анатомии Лондонского университета, члена Королевского научного общества, ведущего эксперта по Пилт- даунскому человеку сэра Графтона Эллиота Смита Гесперопитек, обезьяночеловек Нового Света — доисторический Колумб, достигший Америки посуху. Каким именно образом удалось проследить маршрут и способ передвижения, автор скромно умалчивал.

Тем не менее, настороженно относящиеся к безвизовой иммиграции американцы продолжали игнорировать своего мохнатого родственника. Нужно было как-то легализовать его существование, одновременно сделав ему как можно более громкую рекламу. И вот в июле 1925 г., представители крайне антихристианской организации ACLU (Американский союз гражданских свобод), беззаветно исповедовавшей эволюционные идеи, подали в суд на молодого учителя физкультуры из Дайтона (Теннеси) Джона Скоупса за то что он,

подменяя болевшего две недели преподавателя биологии, учил детей... теории эволюции. Еще раньше, когда “антиэволюционный закон” был только принят в Теннеси, ACLU известил все газеты штата, что если кто-либо из учителей решится нарушить этот закон, Союз возьмет на себя финансирование всех судебных издержек. И вот подопытный кролик был найден. Слушание этого дела стало всемирно известно как Обезьяний процесс. Лидеров ACLU действительно трудно было бы упрекнуть в скупости. Впервые в истории судебный процесс транслировался по радио; а по общему количеству слов, переданных в зарубежные информационные агентства по телеграфу, суд побил рекорды любых событий, происходивших в Америке когда-либо до этого.

Сам Скоупс весьма сомневался, рассказывал ли он школьникам об эволюции, ввиду слишком слабых собственных познаний в этой области. Однако некто Джордж Раплейя, член ACLU, убедил его сознаться в провинности, добавив: “Не волнуйся, мы тебя в обиду не дадим”. На помощь совсем растерявшемуся учителю была выделена целая бригада адвокатов-добровольцев во главе с Кларенсом Дэрроу. Не один час был потрачен Дэрроу на то, чтобы свидетельские показания учеников Скоупса совпадали слово в слово — под благовидным предлогом не дать в обиду любимого учителя юрист обучал целый класс как лгать под присягой. Самое удивительное выяснилось позже: в тот злополучный день, 24 апреля, Скоупса вообще не было в школе — достаточно было лишь заглянуть в журнал, чтобы убедиться в этом, — и защите это наверняка было известно. Но ни один из адвокатов не упомянул этот простейший факт, вполне достаточный для того, чтобы оправдать обвиняемого. Защита не ставила перед собой цель доказать невиновность учителя. Ее задачей было добиться публичного признания несостоятельности антиэволю- ционного закона, и его отмены. Все шло как нельзя более удачно, пока не выяснилась одна деталь — выполнять роль обвинителя вызвался выдающийся юрист и оратор, трижды выдвигавшийся в кандидаты на пост президента США, а в период правления Вудро Вильсона занимавший пост Государственного секретаря, автор аналогичного закона в штате Флорида Уильям Дженнингс Брайан.

Первым, что в ходе процесса попыталась сделать защита, было нападение. Государственному обвинителю был устроен перекрестный допрос, неоднократно переключавшийся на личность самого Брайана и откровенно ставивший целью продемонстрировать его безграмотность как в биологии, так и в Священном Писании. Тем не менее, Брайан выдержал этот натиск и присяжные признали его

Главные действующие лица “Обезьяньего процесса” (слева направо): Кларенс Дэрроу, Джон Скоупс, Уильям Брайан. Фотографии любезно предоставлены Брайан Колледжем (Теннесси, США).

достаточно осведомленным, чтобы продолжать вести дело. Следующим номером программы последовал парад-алле свидетелей защиты — прогрессивных ученых, рассказывавших суду о Пилтдаунском человеке; о жаберных щелях у человеческого эмбриона; о наличии в человеческом организме 180-и (!) бесполезных органов, унаследованных от эволюционных предков[1], об эволюции лошади2 и т.п. При этом ни адвокаты, ни сами свидетели не стеснялись в выражениях, вовсе не опасаясь быть оштрафованными за оскорбление оппонентов или неуважение к суду — “фирма” все оплачивала. Но главным козырем защиты был именно вышеупомянутый портрет четы мистера и миссис Гесперопитек: “Смотри, Брайан, — взывал Дэрроу, — даже в твоем родном штате Небраска находят ископаемые промежуточные звенья, свидетельствующие об истинности эво

люции\”

Видя, что дело идет далеко не о нарушившем закон учителе, Брайан, обложившись справочниками и научными статьями, стал готовить свою заключительную речь о теории эволюции. Выведав об этом через подставных лиц, защита не на шутку перепугалась: Брайан никогда не писал пустых речей. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы речь прозвучала и попала в печать. В самый кульминационный момент процесса Дэрроу вдруг неожиданно принес от имени защиты извинения за проявленное неуважение к суду и признал обвинения в адрес своего подзащитного обоснованными. Не посвященные в суть дела присяжные и зрители ничего не могли понять. Цель же была достигнута — речь Брайана так и не прозвучала, и опубликованные по всему миру материалы суда включали лишь показания свидетелей защиты в пользу эволюции человека, что создавало впечатление полного отсутствия контраргументов.

Скоупс был признан виновным в нарушении Закона об образовании и приговорен к минимальному наказанию, допускаемому законодательством — штрафу в размере 100 долларов. Защитники Скоупса подали апелляцию на пересмотр дела. Верховный суд штата признал решение суда справедливым, однако счел возможным снизить размер штрафа до 50 долларов, оказав тем самым противникам закона медвежью услугу: формально это означало пересмотр приговора, что исключало возможность дальнейшей передачи дела на рассмотрение в вышестоящих инстанциях. ACLU оплатил штраф, а также предъявленный Скоупсу счет в $327.77 на покрытие судебных издережек, включавших “неспортивное поведение” защиты. Общее

Адвокаты, участвующие в процессе Скоупса, слушают, как Кларенс Дэрроу приносит от имени защиты извинения за оскорбление суда. Фотография любезно предоставлена Брайан Колледжем (Теннесси, США).

же количество средств, вложенных Союзом в мероприятие, составил, по оценке Science, десять тысяч долларов.

Много позже Джон Скоупс, обратившийся к тому времени ко Христу (возможно, процесс тоже сыграл в этом свою роль) признался, что больше всего на суде он боялся, что его начнут опрашивать не как обвиняемого, а в качестве свидетеля, и, в соответствии с требованиями процедуры, приведут к присяге. В этом случае он был бы вынужден сознаться, что никогда никого не учил теории эволюции. Но тогда все сошло с рук. Брайану процесс обошелся дороже — формально выигравший дело, но подвергшийся во время процесса шквалу издевок и оскорблений, бывший Госсекретарь скончался, не покидая Дайтона, через несколько дней после завершения процесса.

Следующий демарш, предпринятый потомками гесперопитека, носил уже чисто пропагандистский характер. В Голливуде был снят полнометражный художественный фильм о деле Скоупса Ветер в наследство, изображавший процесс как триумф победы свободомыслия над тупым бюрократическим консерватизмом фундаменталистов. Посмотрев фильм, трудно было даже усомниться в победе Скоупса и его команды. Тем не менее, антиэволюционные законы в южных штатах были отменены лишь в конце шестидесятых годов, да и то — надолго ли? В наше время подобные законы принимаются там вновь, но теперь преподаватель, убеждающий учеников, что эволюция — единственное удовлетворительное объяснение факту их нынешней встречи в классной комнате, запросто может лишиться занимаемой должности и даже лицензии в связи с профессиональной некомпетентностью.

А как же наш животный предок? Что-то о нем больше не слыхать! Благодаря широкой рекламе, сделанной гесперопитеку, удалось достигнуть главной конечной цели любого научного исследования, а именно — получить деньги на продолжение исследований. В 1927 году исследования действительно были продолжены, и вскоре был найден полный скелет обладателя заветного зуба. К всеобщему изумлению, гесперопитек оказался... дикой свиньей. Поначалу этот вид за древностию лет посчитали вымершим, но более тщательное изучение выяснило, что чуть было не ставшая предком человека свинья Catagonus ameghino по сей день мирно проживает в Парагвае.