ШЛЕМ БОГАТЫРЯ

ШЛЕМ БОГАТЫРЯ

(лирическое отступление)

На улице было светло, даже, может быть, солнечно, а тут, за плотными шторами, царил полумрак. Лишь тонкие лучики, пробивавшиеся откуда-то сверху, падали яркими узкими полосками на пол, на тяжелые стулья, на массивный обеденный стол.

Неслышно ступая мягкими туфлями, хозяин прошелся по комнате и остановился у стены.

Он взглянул на дверь и мысленно измерил расстояние до мастерской. Всего несколько шагов, а как далеко сейчас до нее, до того, чем он жил почти пятьдесят лет!

Всю жизнь воспевал он богатырскую силу, удаль, отвагу русского народа. Он знал, на что способен этот народ: дай только возможность — горы свернет! И вот русская сила, русская удаль вырвалась на волю. Взвились красные флаги, загремели выстрелы, и пал властелин! Размахнулся богатырь — а обернулся Соловьем-разбойником! Вместе с царским троном затрещали разрываемые полотна, вместе с царскими дворцами рушились картинные галереи. Солдатам и рабочим, матросам и крестьянам нужен был хлеб, чтоб не умереть с голоду, и патроны, чтоб стрелять в тех, кто не дает им этот хлеб. Наверное, все это правильно, все так и должно было быть. Но что же делать ему, старому художнику: ведь для него нет жизни без кистей, без картин. А картины теперь никому не нужны. Значит, не нужен и он. Кое-кто из знакомых уехал за границу. Звали и его. Художник, конечно, отказывался. Тогда его пугали арестом — новая власть, мол, обязательно доберется до него: ведь он писал каких-то богатырей и старую Русь, расписывал соборы и церкви. А этого новая власть никогда не простит! И единственный способ спастись — уехать за границу.

...В дверь постучали. Через секунду стук повторился громче и требовательней. Прошелестели испуганные шаги кого-то из близких. Звякнула щеколда. Художник услышал свое имя и встал, готовый ко всему...

Потом все было как во сне. Сначала его куда-то везли в большом автомобиле, потом куда-то вели по длинному коридору, потом он оказался в огромной комнате со стрельчатыми окнами. В синем дыму слышалось гудение множества голосов. Художник никак не мог понять, где он находится: он готовился к самому худшему, к тому, о чем его предупреждали. Вдруг откуда-то появился Василий Дмитриевич Поленов. Старый художник знал, что Поленов серьезно болен и почти безвыездно живет в деревне Бехово под Тарусой. Он хотел спросить Поленова о здоровье, но не успел: подошли брат Аполлинарий Васнецов и Коровин. Все трое дружно заговорили и так же дружно вдруг замолчали, увидев на лице старшего Васнецова недоумение. Аполлинарий удивленно спросил: неужели брату ничего не объяснили? И Васнецов вспомнил, что опровождающий действительно что-то говорил по дороге, но художник не слушал его. Аполлинарий подвинул брату кресло и хотел что-то сказать, но не успел: распахнулась боковая дверь и в комнату стремительно вошел человек в пенсне. По комнате пронесся легкий шепот — многие узнали наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского.

Луначарский быстро прошел к столу и без предисловия заговорил, сразу приковав к себе внимание. Он говорил об очень тяжелом положении на фронтах, о голоде и разрухе в стране, о твердой уверенности большевиков в победе. Вдруг Луначарский заговорил об искусстве, о великом русском искусстве, которое надо спасти, сохранить для потомков как самое дорогое, как святыню. Нарком рассказал, что, несмотря на очень трудное положение, Владимир Ильич предложил снять с фронта одну из лучших рот и передать ее в распоряжение вновь созданной комиссии.

Луначарский умолк, снял пенсне и, близоруко прищурившись, посмотрел на Васнецова — старейшего из замечательных русских художников, присутствующих здесь. И все посмотрели на него. Виктор Михайлович понял: все ждут, что он должен что-то сказать. Но мысли путались, в ушах стучала кровь, предательский комок подступал к горлу. Опершись на плечо брата, он медленно встал, отодвинул кресло и молча поклонился собравшимся. Потом, с трудом переставляя почему-то вдруг одеревеневшие ноги, подошел к двери и вынул из кармана платок.

Откуда-то, совсем издалека, до него снова донесся голос Луначарского. Теперь нарком говорил, что Красная Армия, совершающая величайший подвиг, разута и раздета. Ей необходима форма. Особенно необходима она Конной армии. От имени правительства и лично Ленина он обратился к художникам: дайте форму Красной Армии, красным конникам. Но помните: это — народная армия, это армия, совершающая подвиг во имя народа!

...Васнецов медленно шел по площади вдоль Кремлевской стены. Множество мыслей проносилось в голове художника, но он никак не мог осознать, что же случилось, почему так часто стучит сердце, почему на душе так по-юношески легко и весело? Искусство будет спасено — замечательно! Оно нужно этим людям? Прекрасно! И все-таки что-то другое переполняло сейчас все его существо. Вдруг все стало на место. То главное, чем он жил, снова вернулось к нему. Он думал, что жил только работой, искусством. Но, оказывается, нет. Он жил верой в народ. И он не обманулся в народе. Шлем-"богатырку" первыми получили бойцы Первой конной армии.

Васнецов медленно шел по площади, думая о том, что только великий и мудрый народ может поставить на одну ступеньку хлеб и искусство.

Сзади послышался конский топот.

Богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Молча застыли они на могучих конях, зорко поглядывая вдаль: нет ли поблизости врагов, не грозит ли опасность родной земле? А покажутся враги — задрожит земля от топота могучих богатырских коней. И горе тому, кто посягнет на родную землю!

Васнецов посмотрел на всадников. Один был в старой шинели, другой — в матросском бушлате, третий — в кожаной куртке.

Всадники давно уж проехали, а художник стоял как пораженный. Будто ожила его картина, будто только что увидел он Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алешу Поповича — славных сыновей своей земли.

...Через несколько дней в Кремль, лично Владимиру Ильичу Ленину, доставили пакет. В нем были рисунки формы Красной Армии, в том числе — формы для конников. И среди них — рисунок суконного шлема, очень похожего на шлемы русских богатырей. Старый художник понял, какой должна быть форма красных кавалеристов.

Шлем так и назвали — богатыркой. И первые эту богатырскую форму получили бойцы-кавалеристы Первой конной армии.

25 октября 1917 года революция, о которой все время мечтали большевики, к которой упорно шли и вели за собой народ, свершилась. А вскоре началась гражданская война: далеко не все могли и хотели смириться с потерей своих усадеб и фабрик, далеко не все могли понять, что наступила новая эра и историю нельзя повернуть вспять. Были и ярые враги Советской власти, были и растерявшиеся, запутавшиеся, обманутые. Были и просто непонявшие, на чьей стороне они по своему социальному положению и по сути своей, по велению совести и духу своему должны находиться. Но так или иначе — гражданская война началась и на стороне врагов Советской Республики была довольно внушительная сила.

Генерал Каледин, пытавшийся поднять восстание в первые же дни существования Советской власти, был арестован, но отпущен под честное слово, что не будет воевать против народа.

На Дону жили донские казаки. До сих пор неизвестно, когда появились они, но уже упоминаются в XIV веке. На окраинах тогдашней России стали селиться "беглые" люди из России, Польши, с Украины. Потом стали бежать на Дон, на Кубань, на Терек, в Забайкальские степи, на Урал крепостные, там скрывались от кары и другие люди, имевшие основания не встречаться с царским правосудием.

Правительство смотрело на эти поселения сначала сквозь пальцы, а потом даже благосклонно: селясь на окраинах империи, казаки постоянно подвергались нападениям кочевников и должны были обороняться. Постепенно у поселенцев вырабатывался военный уклад жизни, и казаки становились как бы форпостами на рубежах государства. Со временем сформировались казачьи войска, и, хоть границы русской империи уже далеко отодвинулись от Дона, — войска существовали. Это были так называемые "иррегулярные" ("неправильные") войска, в отличие от "правильных" — регулярных, которые находились на полном обеспечении государства. Казак же все — от фуражки до коня — снаряжал себе сам. И в случае войны на службу призывались все мужчины поголовно. За это правительство освобождало казаков от всех налогов, это давало им возможность жить более обеспеченно, чем русским крестьянам, к тому же и земля на Дону была плодородная, богатая.

Но классовое расслоение среди полутора миллионов донских казаков, конечно, было.

Как-то так получилось (может быть, благодаря одностороннему освещению в литературе или кино), что казаков представляют, как правило, душителями революции. (Казаки с нагайками разгоняют демонстрации, казаки с саблями наголо мчатся на безоружных людей, казаки направляют своих коней, от ярости грызущих мундштуки, на студентов.) Да, такое бывало. Но бывало и иначе. Ведь именно казаки подняли восстание в 1707—1708 годах под руководством Кондрата Булавина. Восстание было подавлено, и в числе прочих наказаний казаки лишились права выбирать своих войсковых атаманов казачьим кругом — они стали назначаться правительством и называли их поэтому наказными атаманами.

А кто шел с Разиным, как не казаки?

Во время восстания лодзинских ткачей стоявшая там казачья сотня 5-го Донского полка поддержала рабочих, за что все поголовно были отданы под суд.

На них-то и рассчитывал Каледин, а потом и другие генералы, возглавившие крестовый поход против революции. (Конечно, не только казаки были в рядах белогвардейцев. Но нас сейчас интересуют именно они, так как они были отличными кавалеристами.) Генералы Шкуро и Мамонтов, Дутов и Деникин в большей степени опирались на казаков — стремительная атака, отличные кони, умелое маневрирование, наконец, просто сильная рука, держащая шашку, — это было много! Красная Армия ничего не могла противопоставить мчащейся лавине всадников. В Красной Армии были рабочие, не знавшие лошадей, были крестьяне, если и имевшие дело с лошадьми, то отнюдь не с кавалерийскими.

Белогвардейцы рвались к Москве, части 5-й армии с боями отходили к Царицыну. Пулеметчики едва успевали отбивать очередной кавалерийский налет белоказаков. А то и не успевали...

И вдруг под Царицыном белоказаки встретили отпор кавалерийских частей. Это был первый бой тогда еще не армии — это еще был конный корпус под командованием С. М. Буденного. Армией — Первой конной армией — она стала несколько позже.

О Первой конной написано много книг, снято немало кинофильмов, сложены песни. Ее потом стали называть "героической" и "легендарной". Так оно и было. Но ни в 1919-м, ни в 1920-м никто не думал о героизме, люди просто были героями — и все!

Первая конная была могучей ударной силой Красной Армии. И всюду, где нужен был мощный удар, всюду, где было трудно, появлялись конники. Под Воронежем и на Дону, в Поволжье и на Украине, на Польском фронте и в Крыму — всюду были красные конники и всюду побеждали.

Считается, что Первая конная прошла по фронтам гражданской войны не менее 10 тысяч километров. Прошла, промчалась лавиной, сметая врагов. А рядом с конниками мчались боевые колесницы. Нет, не те, поднятые из тьмы веков. Мчались тачанки, запряженные лихими конями, — новые боевые колесницы гражданской войны.

Конечно, кавалерия на фронтах гражданской войны — это не только Первая конная. На многих фронтах были конные полки, дивизии. И после окончания гражданской войны кони остались в Красной Армии. И кавалерии пришлось пережить еще одну войну — Великую Отечественную.

Конечно, уже были танки, были "катюши", конечно, кавалерия уже не играла такой роли, как раньше. И тем не менее один только конный корпус генерала Доватора сковывал три немецкие армии!

Советские кавалеристы прошли по многим странам Европы — они форсировали Эльбу и брали немецкие города, они спасали Прагу. Они прошли по Берлину.