У истоков современной зоологической науки

Развитие знаний о природе в эпоху Возрождения. Ко второй половине XV века относится начало новой эпохи в жизни европейских народов, получившей у историков название эпохи Возрождения.

Ближайший путь к ней — через страны Ближнего Востока — был в руках арабов;

поэтому мореплавателям пришлось искать окольных путей, либо огибая Африку, как это с большим упорством стремились осуществить португальцы, либо двигаясь прямо на запад, как это пытался сделать Колумб, не предвидевший существования материка Америки и открывший острова, получившие название Вест-Индии, то есть «Индии Западной».

Началась эпоха великих географических открытий, положившая вместе с тем начало и эпохе колониализма, только уже в наше время доживающего свои последние дни. За португальцами и испанцами на тот же путь заморских путешествий и колониализма вступили Голландия и Англия. Со всех концов земли в Европу стекались не только золото и драгоценная слоновая кость, не только пряности и прочие колониальные товары (т. е. товары из колоний), но и образцы невиданных до той поры диковинных животных и экзотических растений. В этом многообразии форм необходимо было как-то разобраться, привести их в какую-то систему, закрепить за ними новые для слуха непривычные названия. Для всех этих произведений природы нужно было создать на первых порах хотя бы нечто вроде инвентарной книги, в которой каждое растение и каждое животное нашли бы свое определенное место.

Чтобы пояснить, почему ранее не возникало такой потребности в систематизации знаний о животных, приведем аналогичный пример из житейской практики. В каждой семье имеется дома какая-то мебель, какое-то количество посуды, белья и платья. Но едва ли кому из нас придет в голову составлять подробную опись всех этих вещей: в случае надобности мы и так сумеем разобраться в своем хозяйстве просто по памяти. Однако иное дело, когда организуется сложное хозяйство какой-нибудь гостиницы, больницы, интерната; здесь каждая вещь заносится в инвентарную книгу, причем отдельно перечисляются предметы меблировки, отдельно посуда, отдельно белье и т. д.; вместе с тем уточняется и их номенклатура, то есть в инвентарь вписываются не просто «шкафы», а «шкафы книжные», «шкафы посудные» и т. д. Нечто подобное пришлось провести и при первоначальной систематизации накопившегося зоологического и ботанического материала, который уже нелегко было удержать в памяти и для которого уже недоставало привычных и общеизвестных названий.

Карл Линней и его «Система природы».

Разобраться во всем многообразии растительного и животного мира, которое раскрывалось в поступавших из разных стран гербариях и коллекциях, было нелегкой задачей. Над ее разрешением трудилось не одно поколение исследователей, и только к середине XVIII века она получила прочную научную основу в трудах великого шведского натуралиста Карла Л и н- нея (1708—1778). Ими, с одной стороны, завершается период первоначального накопления фактического материала, а с другой — начинается разработка той стройной системы животного мира, которая, развиваясь и совершенствуясь, становится основным направляющим стержнем и для нашей современной зоологической науки.

Знаменитая «Система природы» в первом издании, вышедшем в 1735 году, была еще тоненькой книжкой, всего лишь в 32 страницы, хотя и большого формата. Однако в дальнейшем Линней неустанно* работал над расширением и улучшением своего труда, который в 13-м издании — носледнем, вышедшем при жизни автора, содержал уже 1326 печатных страниц.

«Деятельность Линнея была подобна свежему воздуху, который развеял туман и открыл взору дали, залитые солнечным светом», — так писал в начале нашего века автор капитальной биографии Линнея Т. М.'Фриз.

Однако уже в более близкие к нам времена некоторые авторы пытались отрицать положительную роль Линнея как реформатора науки. Поводом для развенчания Линнея послужило известное высказанное им положение: «Видов столько, сколько различных форм произвел в начале мира всемогущий». На этом основа

нии метафизик и креационист[LIII] Линней противопоставлялся не только появившемуся столетием позже Дарвину, но и Бюф- фопу, который, будучи современником Линнея, в своей «Естественной истории» допускал возможность изменения животных при изменении условий пх существования на Земле.

Мало того, Линнею ставилось в вину и его поповское происхождение (отец его был сельским пастором). В учебном пособии, изданном в 1937 году в качестве дополнения к школьному учебнику зоологии М. Я. Цузмера, учащиеся VI класса читали такие строки. «Линней выполнял «социальный заказ» своих господ, нроводя в целом труде о классах, отрядах и видах реакционное мировоззрение. Он ублажал эксплуататоров, поновствующих ученых и богатых покровителей науки и искусств» (разрядка подлинника).

Указывалось также на то, будто система, которую создавал Линней, была искусственной и не отражала истинных закономерностей природы, что понятие о виде как основной единице систематики еще в XVII веке было установлено англичанином Реем. Таким образом, за Линнеем признавалась только заслуга введения в ботанику и зоологию очень удобной бинарной (двойной) номенклатуры, при которой перед видовым названием обязательно ставится и название соответствующего рода (Felis 1ео — лев, Felis tigris — тигр, Felis pardus — пантера), а это, по мнению запоздалых критиков Линнея, было только ценным рационализаторским предложением, относящимся к технике описательной работы, а вовсе не реформой науки.

Историческое значение деятельности Линнея.

1 От латинского creatio — сотворение.

новой в ту пору системы Коперника вся Вселенная предстала в виде сложного, точно и безотказно работающего механизма, где все части должны быть раз и навсегда хорошо прилажены друг к другу, где по вечным и неизменным законам Земля и другие планеты совершают свои круговые пути, где по таким же неизменным законам проходят свой жизненный цикл и все живые существа и где каждый растительный и жпвотный вид занимает свое определенное место в сложной системе мироздания.

Характеризуя эту эпоху, Ф. Энгельс писал:              «Старый              метод исследования и

мышления, который Гегель называет «метафизическим», который имел дело преимущественно с предметами как с чем-то законченным и неизменным... имел в свое время великое историческое оправдание. Надо было исследовать предметы, прежде чем можно было приступить к исследованию процессов. Надо сначала знать, что такое данный предмет, чтобы можно было заняться теми изменениями, которые с ним происходят» *.

Эту грандиозную работу и выполнил Линней вместе с непосредственными продолжателями его дела. Нужно было установить понятие «вид», и только на этой основе через сотню лет Дарвин мог разрешать проблему происхождения видов, нужно было положить хотя бы начало естественной системы (а Линней, как мы увидим далее, такую задачу перед собой ставил), чтобы впоследствии тот же Дарвин увидел в этой естественной системе родословную историю организмов. И с этой стороны истинным предшественником Дарвина приходится считать метафизика Линнея, а не тех ранних трансформистов, которые высказывали гениальные догадки об изменяемости организмов, не будучи в состоянии подкрепить их убедительными доказательствами.

Переходим к пресловутому положению Линнея о неизменности видов.

Изучая многообразие форм организмов, которые надлежало описать и систематизировать, Линней, как зоркий исследова

тель-аналитик, правильно подметил, что между отдельными видами, хотя бы и близкими между собой по своим признакам, всегда имеется более или менее явный разрыв, или, как выражаются систематики, зияние, не заполняемое никакими разновидностями или переходными формами; в этом отношении он оказался более прав, чем Ламарк, который полвека спустя полагал, что и в настоящее время отдельные виды должны быть связаны между собой постепенными переходами (теперь мы знаем, что такие переходы следует искать не в настоящем, а в геологическом прошлом или что виды могли возникнуть и путем скачкообразного качественного изменения).

И пусть постоянство видовых различий, с нашей современной точки зрения, и оказывается только относительным и ограниченным во времени, тем не менее оно показывает, что виды растений и животных — это реально существующие в природе категории. И Линней понимал различие в этом отношении между категорией «вид» и более или менее условными и искусственными категориями «род», «отряд» и т. д.

Для ботаники и зоологии линнеевский вид и был тем предметом, о котором, по приведенным ранее словам Энгельса, надо было знать, что он такое, чтобы затем можно было заняться изучением изменений, которые в нем происходят.

Проблема создания естественной системы организмов. Остановимся еще на одном упреке, который нередко направляется в адрес Линнея, — упреке в том, что созданная им система была искусственной, основанной на произвольно выбранных признаках, и, следовательно, принципиально не отличалась от тех искусственных группировок, которые предлагались и его предшественниками. В подтверждение этого приводились курьезы из области ботаники, где Линней отделил душистый колосок (зубровку) от всех прочих злаков и поставил его рядом с сиренью, а мак отнес в одну группу с липой и т.

Но Линней и сам понимал искусственность такой группировки растений, которую он предложил только как временную, необходимую для практических целей их распознавания. Мало того, не кто инойт как Линней, поставил перед ботаникой и зоологией проблему создания естественной системы организмов, он же применил и самый этот термин, который в обычном представлении связывается уже с последарвиновскпм периодом, когда в естественной системе стали видеть выражение действительного кровного родства и родословной истории организмов.

Отступив перед трудностями задачи создания естественной системы в области ботаники, Линней непосредственно подошел к ней при классификации животных. Животный мир он разделил на шесть классов:              млекопитающие, птицы, гады,

рыбы, насекомые и черви. Классы млекопитающих, птиц и рыб — это вполне естественные группы, принятые и современной зоологией (заметим, что до Линнея летучих мышей относили к птицам, китов — к рыбам, а к «четвероногим» наряду со зверями относили и ящериц). «Гадами» почти до середийы прошлого столетия называли рептилий и амфибий — классы хотя и резко различающиеся между собой в современную нам геологическую эру, но связанные между собой общим происхождением от древнейших амфибий. Под именем «насекомых» Линней разумел не только насекомых в нашем современном понимании, но и многоножек, пауков и ракообразных — весь Tifti членистоногих нашей современной систематики, то есть вполне естественную группу. И только «класс червей» оказался чрезвычайно разнородной сборной группой, в которую сваливались все остальные беспозвоночные, в то время еще мало изученные (позднее роль такой сборной группы перешла к «типу червей», окончательно расформированному уже в текущем ’столетии).

Правильное понимание Линнеем существа естественной системы видно из того, что в класс млекопитающих он пе побоялся отнести и самого человека, который вместе с обезьянами был объединен в особый отряд приматов, то есть «князей животного царства». Здесь Линней оказался прямым предшественником Дарвина, Гекели и Геккеля, установившим близкое кровное родство человека с высшими обезьянами.

Разработка естественной системы, или естественного метода группировки организмов, имела огромное значение для развития зоологической науки. Отдельные виды животных при всем своем многообразии оказывались связанными между собой ступенчатым сходством, в котором иашли свое выражение различные степени их как бы родственной близости, звучащие в самих названиях «род» и «семейство» (последний термин был введен в науку уже после Линпея). А в дальнейшем в свете учения Дарвина это ступенчатое сходство организмов предстало перед нами уже как отражение их действительного кровного родства, их родословной истории *.

Представление о «лестнице живых существ». Хотя зоологи прошлых времен и пользовались терминами «род» и «семейство», намекавшими на какое-то сродство пли как бы родственное сходство между видами, входившими в эти категории, нм была чужда идея о настоящем кровном родстве, которое можно было бы представить в виде родословного древа, наподобие тех древес, которыми в те времена изображались родословные аристократических фамилий и царствующих династий. И для Лнннея его система природы была подобием географической карты, па которой все животное царство подразделялось сначала на крупные, а затем и на дробные территории, соответствовавшие классам, отрядам, семействам н родам, а реально существующие виды животных, подобно паселенным пунктам на изображаемой территории, занимали свои постоянные места на определенных расстояниях друг от друга.

Так представляли себе систему животного мира специалисты-ученые, основываясь на данных своей, тогда еще только описательной пауки. Однако философы той эпохи и натуралисты, склонные к широким обобщениям, стремились найти в общей системе мироздания более глубокие связи, а не только случайное соседство отдельных областей. Накануне XVIII века философ Лейбниц выдвинул свои «принцип непрерывности», согласно которому «люди находятся в близкой связи с животными, животные с растениями, и ра- стенияgt; опять-таки, с ископаемыми, в то время как эти последние, в свою очередь, с телами, которые воспринимаются нами посредством чувств». У женевского натурфилософа н естествоиспытателя Шарля Б о н н э, который был современником Линнея и Бюффона, принцип непрерывности получил дальнейшее развитие. В своем обширном сочинении «Созерцание природы» Бонна писал (цитирую по русскому изданию 1804 г.): «Между самым низким и высочайшим стеиепем телесного или духовного совершенства находится бесчисленное множество посредствующих степеней. Последование сил степеней составляет всеобщую цепь. Она соединяет все существа, связует все миры, объясняет все сферы. Единое только существо,, есть вне сея цепи, существо оную сотворившее».

«В природе нет скачков; все в оной идет постепенно и гладко, — продолжает свою мысль Боннэ. — А посему пет никакого существа, коего бы как выше, так и ниже находящиеся не приближались к нему некоторыми свойствами, а другими от него не отдалялнея... Полип соединяет царство прозябаемое (т. е. растительное) с животным. Летучая мышь соединяет птиц с четвероногими, а обезьяна четвероногих с человеком». И автор представляет читателю систему мироздания в образе «лестницы нашего мира», в которой имеется «столько ступеней, сколько находится особливых существ».

И в дальнейших главах «Созерцания природы» Боннэ пытается провести свою систему животного, мира в виде одной непрерывной цепи, или единого непрерывного ряда существ, занимающих бесчисленные ступени «лестницы нашего мира». Для этого ему приходится прибегать к явным натяжкам, цепляясь за черты саг мого поверхностного сходства и помещая, например, летучих рыб в качестве связующего звена между рыбами и птицами, а летучую мышь как переход от птиц к четвероногим.

Однако и на самого Боннэ порой нахо- цят сомнения: а не разветвляется ли где- нибудь его лестница, ведущая к вершинам животного мира. «Насекомые и раковины не составляют ли двух сторонних и равно отстоящих ветвей сего великого древа?» — вопрошает автор, воздерживаясь, однако, от решения затронутой им проблемы. «Мы еще не можем удовлетворительно отвечать на сии вопросы»,— уклончиво писал Боннэ, но из предшествующих строк видно, что он чувствовал искусственность своего прямолинейного построения системы и что в его представлении уже возникал образ ветвящегося «великого древа».

Самому Боннэ, как и его современникам, была еще чужда мысль об историческом процессе развития органического мира, и его «лестница», или «ветвящееся древо», еще не обозначали путей действительного продвижения живых существ от низших форм организации к более сложным и совершенным, а представляли собою нечто вроде музейного стенда, на котором в последовательном восходящем порядке были закреплены на своих постоянных местах отдельные тела природы.

«Родословное древо» животного мира.

Теперь животный мир в его многообразии предстает перед нами не в виде прямолинейно поднимающейся лестницы, а в форме ветвящегося «великого древа» с двумя вздымающимися вершинами, пз которых одну занимают высшие членистоногие — пауки и главным образом насекомые, а другую — теплокровные позвоночные, то есть птицы и млекопитающие, и в том и другом случае существа с признаками высокой организации и сложным поведением, вполне освоившие наземную среду.

Образ двувершинного родословного древа с ветвями, отходящими на различной высоте, и с отмершими сучьями ныне уже исчезнувших групп очень наглядно иллюстрирует положение, что историческое развитие животного мира шло и идет в самых разнообразных направлениях и что его никак нельзя свести к какому-то внутреннему «стремлению к совершенствованию», как это представлялось еще первому последовательному эволюционисту Ламарку.