3. Системное понимание отбора
«Любая вновь возникающая геновариация может оказаться по отношению к отбираемому признаку либо его «усилителем», либо его «ослабителем».
В случае «усилителя» отбор ее подхватит и в последующих поколениях распространит этот ген на все население, усилит отбираемый признак. Таким образом, действие отбора не прекращается с переходом отбираемого признака в гомозиготное состояние, а продолжается... Отбирая один признак, один ген, отбор косвенно отбирает и определенную, наиболее благоприятную для проявления данного признака генотипическую среду - генотип».Читатель может спросить: чем это лучше схоластики Уоллеса, которую сами дарвинисты сто лет не вспоминают? По-моему, это интересно (хоть и биологически бессодержательно), поскольку показывает, что вся расплывчатая фразеология изменчивости «по Дарвину» будет использована и впредь, что открытие дискретных генов не будет мешать громоздить туманные фразы (ну хотя бы, что значат слова «отбор ее подхватит», если признаётся, что отбор действует не на мутацию, а на весь генотип?). Объясни
тельные возможности дарвинизма расширены за счет ввода как бы генетических понятий («усилитель» и т.п.). Они опять заменят дарвинистам отсутствие примеров реального отбора и реальной эволюции и позволят по- прежнему игнорировать критику Дженкина и всё остальное.
Через полвека после статьи Четверикова такое понимание отбора было названо системным, но тогда оно осталось никем не замечено как ненужное- ни сторонникам, ни противникам.
Впрочем, вскоре (1931 г. и позже) немецкий генетик Рихард Гольдшмидт, прежде дарвинист, заявил, исследуя популяции насекомых, что накопление изменчивости не ведет к видообразованию и что отбор не движет эволюцию, а может лишь уничтожать неудачных мутантов.
Постепенно он пришел к теории системности, но не к системному отбору (которого никто не наблюдал ни до, ни после), а к системным мутациям (он их называл макромутациями), о которых речь пойдет далее (п. 5-5*).Однако почти никем не было замечено куда как большее: в том же 1926 году вышла книга, напомнившая, что никакие разговоры о естественном отборе вообще не нужны для биологии, поскольку ничего подобного естественному отбору в природе просто нет. В ней французский драматург и натурфилософ Морис Метерлинк (родом из Бельгии), автор знаменитой у нас «Синей птицы», писал в изумлении о половом поколении тропических термитов (мы говорили о нем в п. 3-7*):
«не многих существ природа так плохо вооружила для борьбы за существование. У него (термита - Ю.Ч.) нет ни пчелиного жала, ни замечательной хитиновой брони муравья - его самого непримиримого врага. Как правило, у него нет крыльев; но если даже он ими обладает, то они, словно бы в насмешку, даются ему лишь для того, чтобы долететь до гекатомбы. Он тяжел, неповоротлив и не может избежать опасности бегством..., он беззащитен перед всеми, кто в мире птиц, рептилий и насекомых жаден до его сочной плоти» [Метерлинк, с. 278].
Гекатомба - это массовая могила. Метерлинк имел в виду тот факт, что крылатые особи теряют крылья при образовании пары и тут же подвергаются почти полному истреблению хищниками. Как сказано в п. 3-7*, гибель крылатых термитов показывает полную бессмысленность принципа естественного отбора. И если уж он бессилен в создании простейшего колоссально выгодного признака (несъедобности), то говорить о системном естественном отборе сложных конструкций просто несерьезно. (Зато можно говорить о системном отборе в иных смыслах: пп. 4-8, 6-14, 6-15.)
Если бы не слова «для борьбы за существование», мы не смогли бы понять, имел ли Метерлинк в виду дарвинизм. Он сомневался в самом факте эволюции, однако, как ни странно, приветствовал занятие ею:
«Я знаю все то, что можно возразить против теории трансформизма... He нужно никогда вверяться текущим истинам эпохи... Многое свидетельствует о том, что она ложна; но, пока верят в ее истинность, - она полезна, ибо под
держивает бодрость духа и побуждает к новым исследованиям. С первого взгляда может показаться, что было бы лучше вместо всех этих замысловатых предположений объявить во всеуслышание глубокую истину о нашем ном неведении. Ho эта истина была бы полезна только в том случае, если бы было доказано, что мы и впредь ничего не узнаем... Мы созданы таким образом, что, исходя из заблуждений, можем достигнуть наивысшего увлечения» [Метерлинк, с. 238-239].
Вряд ли вера в ложную теорию так уж полезна (она побуждает к ложным действиям, а мир мстит, и это многих делает несчастными), но насчет новых исследований и увлечения Метерлинк явно был прав. А уж «бодрость духа» была тогда (как и в наши дни) нужна ой как. Просто чтобы хоть продолжать жить, а тем более работать.