ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ ИОАННУ РИОЛАНУ Анатомическое исследование о кровообращении

К Иоанну Риолану сыну, опытнейшему парижскому медику, корифею анатомов, превосходному королевскому профессору анатомии и ботаники и декану в Парижской академии, главному врачу королевы, матери Людовика XIII.

От автора ВИЛЬЯМА гарвея англичанина, профессора анатомии и хирургии в Коллегии лондонских медиков и архиатра светлейшего королевского величества.

Несколько месяцев тому назад вышел небольшой труд знаменитого Риолана по анатомии и патологии, переданный мне собственноручно автором, за что приношу ему благодарность; со своей стороны, поздравляю этого мужа, доведшего до конца предпринятое им достойнейшее величайшей похвалы начинание. Изложить наглядно местонахождение всех болезней — тяжелый труд, преодолеть который может только божественное дарование. Он, действительно, проник в важнейшую область, предусматривая болезни, ускользавшие даже от проницательного ума. Такие попытки приличествуют главе анатомов: ибо нет такой науки, которая не возникла бы из предшествовавшего познания, и никакое полное и верное познание не происходит без чувственного восприятия. Поэтому и самое дело и пример такого мужа настоятельно требуют и побуждают дух мой к тому, чтобы я свою медицинскую анатомию, сколько возможно к пользе медицины приспособленную, передал письменно, но не так, как он, который перечисляет места болезней, исключительно изучая их на трупах здоровых людей и сообразуясь с мнениями других, но на основании многоперечисленных вскрытий тел больных, изнуренных тягчайшими и удивительными

заболеваниями. Необходимо мне было описать, каким образом и как изменяются и поражаются внутренние. части — по положению, по величине, по построению, форме, составу и другим признакам, доступным чувствам. Я описал, насколько органы уклоняются от природных форм и вида (которые анатомы обычно описывают).

Подобно тому, как вскрытие здоровых и хорошо сложенных тел дает очень многое для философии и истинной физиологии, так и исследование тел больных и немощных — для философской патологии.

Не всякий легко поверит, насколько в болезнях, особенно хронических, разрушаются внутренности и какие необыкновенные явления возникают во внутренних частях. Осмелюсь также сказать, что вскрытие пораженного болезнью тела, или изнуренного застарелой болезнью, или отравленного принесет больше пользы медицине, чем десять тел повешенных.

Поэтому я не только не осуждаю предпринятое ученейшим и опытнейшим анатомом Риоланом, но полагаю, что следует приветствовать его высшей похвалой как весьма полезное учение для медицины, освещающее сторону физиологическую. Однако считаю, что не менее полезным будет для искусства врачевания, если будет указано не только место заболевания, но и самое поражение, наблюдаемое глазом. Я расскажу свои наблюдения и вспомню свои опыты многочисленных вскрытий.

Но, впрочем, единственное, что, как кажется, касается меня в этой книжке, то это изложение открытого мною

alt="Иоанн Риолан (сын) (1580—1657)" />

Иоанн Риолан (сын) (1580—1657).

кровообращения. Это именно мне прежде всего следует тщательно рассмотреть и обсудить.

Не следует умалять суждение такого мужа (который считается главою и корифеем анатомов, сколько бы их ни было в этом веке), но суждение этого одного человека, более чем всех остальных, одобряющих или возражающих, нужно считать во славу себе, а оценку его взвесить и принять во внимание. Сам же он (Enchir. libr. 3, cap. 8) согласно с нами признает кровообращение у животных и сходится с нами во мнении, но однако не во всем и не открыто.

Он говорит (Enchir. libr.

И дальше: «Или кровь вен постоянно естественным путем поднимается или же возвращается к сердцу, — или кровь артерий также опускается или исходит из сердца; тем не менее, если бы малые вены рук и ног были опустошены, венозная кровь могла бы спуститься, что я ясно указал против Гарвея и Валлея». «И так как Гален и ежедневный опыт подтверждают анастомоз вен и артерий и необходимость циркуляции крови, вы видите, — говорит он, — как происходит кровообращение без смешения соков и нарушения учения древней медицины».

Из этих слов ясно, почему сам знаменитейший муж, с одной стороны, хотел бы признать кровообращение, с другой,— отрицал его и почему пытался построить шаткое и неверное основание для циркуляции. На самом деле,

чтобы не нарушить учение древней медицины, он, руководясь не истиной (которую он не мог не видеть), а скорее осторожностью, опасался говорить открыто, чтобы не оскорбить древнюю медицину или, быть может, сказанное им самим в «Antropologia», и — мне казалось — он отрекался при этом от физиологии.

Однако учение о кровообращении не только не нарушает учения древней медицины, но скорее его развивает дальше, подкрепляет физиологию медиков и их наблюдения над природой, а также подтверждает анатомическое учение о пользе и действии сердца, легких и других внутренностей. Если это так, то легко будет, на основании его собственных слов и признаний, а отчасти из того, что я имею добавить и доказать, установить, что вся кровь, где бы она ни находилась в живом теле, двигается и перемещается как в больших венах и их разветвлениях, так и в порах каждой области.

Итак, прежде всего ученый муж отрицает только то, что кровь, содержащаяся в разветвлениях воротной вены, не циркулирует, что он не может ни опровергнуть, ни отрицать, если он к тому не приведет достаточно доказательств; говорит же он в кн. 3-й, гл. 8-й: «Если бы сердце с каждой пульсацией получало одну каплю крови, которую выгоняло бы в аорту, и в течение часа дало бы две тысячи пульсаций,— естественно, что через него прошло бы большое количество крови». Это однако необходимо проверить на брыжейке: когда через чревную артерию и артерию самой брыжейки с каждой пульсацией вводится более чем одна капля крови и впитывается в брыжейку и ее сосуды, то при этом из разветвлений воротной вены количество крови должно вытечь сообразно поступлению — или же они

лопнули бы. И напрасно он говорит (хотя зто разрешило бы сомнение), что может статься, что кровь брыжейки притекает и вытекает по тем же артериям, наподобие Эврипа. Неправдоподобно, чтобы кровь, возвращающаяся из брыжейки, текла по тем же путям и сосудам, какими брыжейка стремится опорожниться в аорту, или что обратным движением может быть преодолена сила напора. Не указывается чередование, где бы постоянно и непрерывно происходил прилив крови, но в силу той же необходимости неопровержимо доказывается, что кровь, прогнанная в сердце, принуждается выйти в другое место — в брыжейку. Это очевидно потому, что иначе все кровообращение этим доказательством и этой уловкой было бы опровергнуто. Если он утверждал то же и с той же вероятностью, говоря о желудочках сердца, а именно — что при систоле кровь вгоняется в аорту, а при диастоле кровь возвращается, аорта же опоражнивается в желудочки сердца, как желудочки поочередно в аорту, — то в таком случае циркуляции не существует ни в сердце, ни в брыжейке, но происходит лишь очередной прилив и отлив при напрасном труде.

Он говорит, что в сердце препятствуют отливу крови сигмообразные клапаны, тогда как в брыжейке нет никаких клапанов. Утверждаю, что это неверно, — в разветвлениях селезенки, а также и в других органах найдены клапаны. Кроме того, не везде находятся в венах клапаны, особенно в глубоколежащих венах конечностей. Чаще всего это бывает в поверхностных частях, потому что там, где из малых разветвлений кровь, естественно, стекает вниз в большие сосу

ды, нажим окружающих мускулов более чем достаточно препятствует обратному течению, а там, где путь суживается, какая надобность в клапанах? Чтобы узнать, сколько крови вгоняется в брыжейку отдельными пульсациями, нужно сосчитать, сколькими пульсациями растягиваются сосуды руки, так что вся рука опухает, если стянуть лигатурой в середине пясти вены (выходящие из руки и вливающиеся в артерии), ибо артерии брыжейки большего размера, чем артерии пястья. Затем, если разделить количество крови на число пульсаций и подвести итог, то окажется, что с каждой пульсацией вгоняется крови гораздо больше одной капли. И назад кровь не может отхлынуть, не переполнив сосудов и не растянув сильно всей руки. По аналогии можно собрать такое же количество вливающейся в брыжейку крови, если не больше, поскольку артерии брыжейки больше артерий пястья.

Если кто-либо посмотрит и подумает, сколько сжатий, лигатур и приспособлений требуется для сдерживания стремительного напора крови из разрезанной или разорванной малейшей артерии и с какой силой (как бы выбрасываемая из сифона) кровь отбрасывает, проталкивает и прорывается через всякое приспособление, тот, думаю, едва ли поверит, что такое количество крови могло бы отхлынуть назад, если бы не выгонялось с одинаковой силой.

Вдобавок, если ученейший муж полагает, что кровь не движется кругообразно и не изменяется, но разливается, всегда одинаковая, в разветвлениях брыжейки, то он, как кажется, подразумевает, что кровь в воротной и полой венах бывает двоякая, различная для служения различным целям и потому различного состава, так как первая лишена

движения ради своего сохранения, другая же не лишена его, что однако не проявляется и не доказывается с досто- верностью. Кроме того, ученейший муж прибавляет (Enchir., libr. 2, cap. 18): «Четвертый род сосудов брыжейки, называемых молочными венами (открытыми Азелием), которых, повидимому, назначение — не изготовление крови, а снабжение печени питанием, вытягиваемым ими из внутренностей, которое, будучи переработанным и превращенным в кровь, проводится (см. libr. 4, cap. 8) к правому желудочку сердца». «Установив это, отметаем все трудности, прежде возникавшие,— говорит он, — относительно распределения питательного сока и крови по одному и тому же каналу, ибо молочные вены несут питательный сок к печени и поэтому эти каналы самостоятельны и могут отдельно заполняться».

Но в самом деле я хотел бы знать, каким образом это оказалось бы правдоподобным, если допустить, что молоко переливается в печень и переходит оттуда по полой вене к желудочку сердца, в особенности, когда появляется кровь, гораздо более насыщенная духами и обладающая большим -свойством проникновения, чем сок или молоко, заключенное в этих молочных сосудах, и к тому же толкаемая пульсом артерий, чтобы где-нибудь найти себе путь.

Ученейший муж ссылается на некий свой трактат о кровообращении— если бы я его видел, я понял бы это, быть может.

Но если бы ученейший муж захотел поместить круговое движение в разветвления воротной и полой вен, как он говорит (libr. 3, cap. 8): «Как в венах кровь непрестанно и естественно восходит к сердцу или возвращается обратно, так во всех артериях она спускается или выходит из сердца», то я не вижу, чтобы по установлении этого все прежние затруднения, возникшие относительно распределения питательного сока и крови по тем же сосудам, прекратились. Нет также необходимости отдельно отыскивать сосуды сока или отказываться от них. Кто же мешает утверждать, что подобно

тому как вены пупочные поглощают из жидкостей яйца питательный сок и несут его для питания и роста зародыша до тех пор, пока живет эмбрион, так и вены брыжейки гонят питательный сок и откладывают его в печени, исполняя по отношению к взрослому ту же обязанность? Все возникавшие затруднения прекращаются, если предположить, что в тех же сосудах происходят одновременно не два противоположных движения, а лишь одно непрерывное движение в венах брыжейки—от внутренностей к печени.

Что следует думать о венах молочных, я скажу в другом месте, когда буду говорить о молоке, находимом в различных „частях только-что родившихся, преимущественно- у человеческих младенцев. Молоко находят в брыжейке и всех ее железах, а также в зобной железе, подмышками и в сосцах. Бабки высасывают это молоко, по их мнению, для пользы здоровья.

Кроме того, ученейшему Риолану благоугодно лишить движения не только кровь, содержащуюся в брыжейке, но он еще утверждает, что ни разветвления полой вены, ни артерии и вообще никакие части второй и третьей области не имеют циркуляции, так что сосудами кровообращения он называет и признает только полую вену и аорту, чему (libr. 3, cap. 8) дает весьма шаткое объяснение: «потому что, — говорит он, — кровь, разлившись во всех частях второй и третьей области, остается там для питания и не отливает к большим сосудам, если только не обращается вспять силой при величайшей бедности кровью больших сосудов или, побуждаемая напором крови, не притекает в сосуды кровообращения». Необходимо же, чтобы часть крови, назначающаяся для питания, оставалась на месте, иначе не будет питания, если она не уподобится истраченной и не соединится с ней; ибо для питания не нужно, чтобы вся вливающаяся кровь оставалась там, потому что не вся кровь, содержащаяся в венах, артериях и порах в любой части, потребна для питания и нет необходимости, чтобы

при приливе и отливе крови оставалось бы внутри что-либо для питания, так как для питания не нужно всего количества, и сам ученейший муж в той же книге, где он это утверждает, почти везде доказывает, повидимому, противное, особенно там, где описывает кровообращение в мозгу. «Поскольку, — говорит он, — мозг возвращает кровь в сердце через эту циркуляцию, сердце охлаждается». Таким образом, предполагают, что и все части тела охлаждают сердце. Почему при лихорадках, когда предсердия иссушаются лихорадочным жаром и горят, больные сердцем ищут охлаждения, обнажая свои члены и удаляя покрывало, между тем как, по утверждению ученейшего мужа, охлажденную в мозгу кровь сердце опять требует через вены и охлаждается. Этим, как кажется, ученейший муж внушает необходимость существования циркуляции в мозгу и всех частях тела, против чего раньше он открыто высказывался. Однако он осторожно и с некоторым сомнением утверждает, что кровь не возвращается из второй и третьей области, если только насильно не обращается вспять или вследствие недостатка крови напором не вливается в большие сосуды кровообращения. Это совершенно верно, если понимать эти слова в их истинном смысле,— потому что под большими сосудами, в которых недостаток крови вызывает отлив, он понимает полую вену или вены кровообращения, а не артерии. Артерии же не опорожняются иначе, как только в вены или поры членов, но непременно наполняются вследствие пульсации сердца и изливаются в полую вену и кровеносные сосуды, в которых при быстром падении крови и спешном движении к сердцу тотчас же наступит недостаток крови, если только все части не восполнят безостановочно вливаемую в них кровь. Добавим к этому, что сильным напором крови и толчками отдельных пульсаций кровь, содержащаяся во 2-й и 3-й областях, из капилляров собирается в малые вены, а из их разветвлений в большие сосуды и продвигается напором и движением окружаю- 8*

щих частей. Таким образом, благодаря движению мускулов и членов, переплетающиеся разветвления вен, сжатые и сдавленные, передают кровь из малых в большие сосуды. А что кровь в отдельных частях постоянно и непрерывно гонится артериями с напором и не возвращается обратно — не подлежит сомнению. Если допустить, что при отдельных пульсациях все артерии одновременно растягиваются прогоняемой кровью и что (а это признает и сам ученейший муж) диастола артерий называется систолой сердца и что однажды вышедшая кровь никогда не возвращается в желудочки сердца вследствие закрытых клапанов, — если это, как я говорю, и ученейший муж, повидимому, признает, то станет очевидным, что в отдельных частях любой области содержащаяся в них кровь, вследствие переполнения и напора силой вытесняемая, прогоняется. Ибо до тех пор, пока пульсируют артерии, продолжается напор крови и их переполнение, это чувствуется во всех частях любой области. Пульс ощущается везде — даже в конечностях пальцев и под ногтями. И не бывает ни одной частицы во всем теле, болеющей флегмоной или фурункулом, которая не чувствовала бы мучительного движения пульсации артерий.

Далее, то, что кровь сама частично возвращается в капилляры отдельных частей тела, обнаруживается в коже рук и ног. А именно, в сильнейший мороз и холодную погоду мы видим до такой степени охладевшие руки и другие члены, особенно у детей, что при прикосновении даже ледяного холода они почти не реагируют и до такой степени поражены оцепенелостью и окоченением, что еле сохраняют чувствительность и не могут двигаться, хотя внутри насыщены кровью и имеют вид красный или посиневший. Эти части никоим образом не могут согреться иначе, как кровообращением, т. е. чтобы на место охлажденной крови, лишенной теплоты и живительного духа, притекла бы из артерий новая горячая и живительная кровь, которая со

грела бы члены и восстановила бы их чувствительность и движение, потому что ни сильным жаром, ни внешним теплом не восстанавливаются омертвевшие члены и не возвращаются в прежнее состояние, если только их не подкрепит притекающее изнутри тепло. На самом деле в том и заключается польза й цель кровообращения, благодаря которому кровь непрестанным своим круговым бегом воздействует на все окружающие части. Как все части, от него зависящие, сохраняются жизнеспособными прежде всего внутренним теплом и жизненным духом и исполняют свое назначение до тех пор (как говорят физиологи), пока они поддерживаются и возбуждаются вливающимся теплом,— так при помощи двух крайностей, а именно холода и жара, уравновешивается умеренное состояние тел животных. Подобно тому как вдыхаемый воздух умеряет жар крови в легких и центре тела и доставляет освежение частям, задыхающимся от копоти, так и горячая кровь, прогоняемая по всему телу, согревает все конечности, питает их, поддерживает их жизненность и препятствует их угасанию от силы внешнего холода.

Несправедливым и удивительным было бы, если бы отдельные части какой-либо области не пользовались благами циркуляции и передвижениями крови, ради чего преимущественно, казалось бы, и установлено природой кровообращение.

Итак, вы видите, каким образом кровообращение действует против смешения и расстройства соков во всем теле и отдельных его частицах как в больших, так и малых сосудах, для блага всех частез, без чего не могли бы быть они возвращены к жизни, замерзшие и обессиленные. Достаточно ясно поэтому, что все вливание и сохранение тепла происходит через артерии и является результатом циркуляции.

Поэтому мне кажется, что ученейший Риолан, утверждая в своем «Enchiridio», что только некоторые части уча

ствуют в циркуляции, говорит это скорее по обязанности, чем правдиво. Чтобы угодить большинству и никого не оспаривать, он пишет более учтиво, чем серьезно и по влечению к истине. Так он видимо поступает, когда ему больше хочется, чтобы кровь проникала через перегородку сердца и каким-то скрытым проходом (libr. 3, cap. 8) в левый желудочек сердца, чем через широкие и открытые сосуды легких с искусно устроенными клапанами, задерживающими обратный выход крови; но я хотел бы видеть основание невозможности и неудобства, которые, — говорит он в другом месте, — ему представлялись.

Было бы удивительно, если бы одинаковая величина и устройство были у аорты и артериальной вены, если у них различные назначения. Но весьма невероятно, чтобы большой поток всей кровяной массы направлялся бы по таким маленьким, скрытым и извилистым проходам в перегородке сердца и в таком количестве направлялся бы поток крови в левый желудочек, что соответствовало бы как вливанию крови в правую сторону сердца из полой вены, так и выходу крови из левой, но требует широких отверстий. Но он проводит это тоже непоследовательно, так как делает легкие (libr. 3, cap. 6) как бы очистителями и сточным каналом сердца. Он говорит: «Легкое подвергается действию этой проходящей крови, пока ее грязь не сольется туда вместе с кровью». Еще говорит он так: «Легкие разрушаются в зависимости от неисправного кишечника, который доставляет сердцу загрязненную кровь, порочность которой сердце не может исправить иначе как многими циркуляциями». И там же говорит он против Галена касательно кровопускания при воспалении легких, а также о сообщении вен с легочными сосудами. — «Если действительно естественно, что кровь проходит из правого желудочка сердца в легкое, чтобы проникнуть в левый желудочек, а оттуда в аорту, а также если признать существование кровообращения, то кто же не увидит при забо

левании легких, что кровь приливает туда в большом количестве и напирает на легкие, если только ее не удалить в достаточной мере (таков был совет Гиппократа, который для уменьшения количества крови в опухшем легком и чтобы вывести ее из него, пускал кровь из всех частей тела — головы, носа, языка, рук и ног, — пока тело не было обескровлено)». «При допущении циркуляции, — говорит он там же,— легкие освобождаются легко через сечение вен; если это отрицать, не вижу, каким образом можно вывести оттуда кровь; ибо если она отхлынет по артериальной вене в правый желудочек, — ее остановят сигмоидные клапаны, а хлынуть обратно из правого желудочка сердца в полую вену ¦ей помешают трехстворчатые клапаны. Следовательно: благодаря циркуляции кровь вытекает при сечении вен рук и ног». Этим опровергается мнение Фернелия, а именно, что при болезнях легких следует выпустить кровь предпочтительно из правой руки, а не из левой, потому что кровь не может возвратиться в полую вену, если только не прорвет преград и запоров, помещенных в сердце. Он добавляет, сверх того, там же (libr. 3, cap. 6): «Если признавать циркуляцию и то, что она часто происходит через легкие, а не через среднюю перегородку сердца, то нужно отметить двойное кровообращение: одно — совершающееся через сердце и легкие, когда кровь из правого желудочка сердца проходит через легкие, чтобы дойти до левого желудочка; ибо, выйдя из одного сосуда, к нему же возвращается; затем по другому круговращению, более длинному, кровь, исходя из левого желудочка сердца, обходит все тело по артериям и венам, чтобы вернуться к правому желудочку сердца». Ученейший муж мог бы еще прибавить третий круг, самый короткий, а именно — из левого желудочка сердца в правый желудочек, когда часть крови совершает круговое движение по коронарным артериям и венам и их разветвлениям по телу сердца, его стенкам и перегородке.

«Тот, кто признает, — говорит он, — одно кровообращение, не может отрицать и другое». Он мог бы добавить, что нельзя отрицать и третье. Почему же пульсируют коронарные артерии в сердце, если они не прогоняют кровь этими толчками? И почему пульсируют вены (обязанность и цель которых принимать кровь, выливаемую из артерий), если только они не выгоняют кровь из сердца? Прибавим к этому, что в отверстии коронарной вены, как и сам ученый муж. признает (libr. 3, cap. 9), находится весьма часто клапан, мешающий входу, но наклоненный к выходу (крови). Следовательно, не может не признать третье кровообращение тот, кто признает кровообращение общее, т. е., что кровь проходит через легкие, а также и через- мозг (libr. 4, cap. 2). Нельзя отрицать, что в каждой области происходит подобное же. От толчка кровь входит, а через вены выходит, и поэтому все части получают циркуляцию. Из этих самых слов ученейшего мужа явствует, каково его собственное суждение относительно- движения крови как по всему телу, так и по легким и всем остальным частям, ибо, сам допуская первое кровообращение, ясно, что не может отрицать и остальные. Как же может статься, чтобы тот, кто столько раз признавал циркуляцию по всему телу и по большим кровеносным сосудам, сам же возражал, что ни по каким их разветвлениям во 2-й или 3-й области не происходит общая циркуляция? Как будто все вены и большие сосуды, которые- он называет кровеносными, не находятся во 2-й области тела и не перечисляются им самим и всеми остальными. Разве вообще можно допустить существование циркуляции не во всех частях? Поэтому он, отрицая ее, сомневается, и колеблется в своих возражениях, играя только словами. Там, где он уверен, он говорит связно, приводя твердые- основания, как и подобает ученому, и как опытный врач и честный человек советует в опаснейших болезнях легких, прибегать как к последнему средству — к пусканию крови».

вопреки Галену и своему любимцу Фернелию. Если бы он сомневался, то был бы далек от звания ученого и христианского мужа, рекомендуя последующим опыты над мертвыми, или же захотел бы без явного основания разойтись во мнениях с Галеном и Фернелием, высшими для него авторитетами. Итак, если бы кто-либо стал отрицать кругооборот в брыжейке, или в других частях, или молочных венах,— в угоду ли древней медицине, или из уважения к кому-либо, — то это следовало бы приписать только вежливости и скромности. Я полагаю, что до сих пор было достаточно очевидно из слов и возражений самого знаменитейшего мужа, что кровообращение есть везде и что кровь, где бы она ни находилась, везде меняет место и по венам стремится к сердцу, — так, повидимому, и думает вместе со мной ученейший муж. Поэтому не важно и будет совершенно излишним приводить здесь те основания, которые я привел в своей книжке о движении крови для большего подтверждения истины. Эти основания были взяты из строения сосудов, положения клапанов и других опытов и наблюдений. Кроме того, я не видел никакого трактата ученейшего мужа о кровообращении и никаких его возражений по этому поводу не нашел. Отрицая всеобщую циркуляцию, он, однако, допускает циркуляцию в большинстве частей. Правда, я нашел у него в качестве уловки, основанной на авторитете Галена и ежедневном опыте, нечто об анастомозе сосудов. Но такой муж, опытный анатом, любознательный и прилежный, должен был бы прежде всего открыто говорить и указать на большие артерии и большие вены и их явные и видимые анастомозы, на вливание такого количества горячей крови в соответственные отверстия (в которые циркуляция вносит кровь), прежде чем отрицать более правдоподобные и очевидные замечания. Он обязан был бы доказать и выяснить, где они, анастомозы, расположены и как устроены и приспособлены ли они только для пропуска крови в вены (подобно тому как мы

видим включение мочеточников в мочевой пузырь), а не возврата ее, или же они какого-либо другого устройства.

Но я говорю, быть может, слишком смело, сам Гален и опыты других не могли доказать, что они когда-либо нашли заметные анастомозы. Я, насколько возможно, тщательно отыскивал анастомозы и немало попусту трудился над отысканием их, но нигде не мог найти расположенных рядом артерий и вен, соединяющихся через отверстия. Я охотно поучился бы у других тому, что приписывают Галену, свято веря его словам. Ни в печени, ни в селезенке, ни в легких, ни в почках, ни в каких-либо внутренностях нет никаких анастомозов. Даже в том случае, когда я их варил до того, что вся паренхима стала растираемой и, как пыль, была снята со всех сосудов и удалена иглой, я мог с очевидностью рассматривать все мельчайшие сосуды.

Я поэтому смело решаюсь утверждать, что анастомозов нет между веной воротной и веной полой, между артериями и венами и что капилляры желчных сосудов, разветвляясь, расползаются по выпуклости печени вместе с венами. Это можно наблюдать только на свежей печени: все разветвления полой вены, расползающиеся по вогнутости печени, имеют покровы, напоминающие решето, как бы устроенное для пропуска стекающей крови. Они не похожи на разветвления воротной вены, но растягиваются в своих разветвлениях, одинаково распределяясь одни по выпуклости, другие по вогнутости.

Между тем я, по крайней мере, в трех местах нашел нечто равняющееся анастомозу. В мозгу, из сонных артерий, расползающихся к основанию, возникают тонкие сосудистые сплетения. Пройдя желудочки, они в третьей извилине, исполняющей обязанность вены, соединяются вместе и оканчиваются. В сосудах семенных, обыкновенно называемых подготовительными, маленькие артерии, выходящие из большой артерии, примыкают к венам, называемым

тоже подготовительными, которым они сопутствуют, наконец, в покровах их разветвляются и как бы оканчиваются, так что, достигнув до верхней части яичек, образуют тело конической формы, извилистое и называемое варикозным. Остается неясным, должны ли мы считать это концом вены или артерии или обеих вместе. Равным образом, последние ветви артерий, подходящих к пупочной вене, в покровах этой последней облитируются. Зачем сомневаться, что через такие разветвления большой артерии, расширенной напором крови, и опорожнение происходит большим и заметным потоком.

Природа не отказала бы по крайней мере в ощутительном и видном прохождении крови, если бы не хотела направить туда весь поток крови и лишить таким образом мельчайшие разветвления и плотные части благодетельного прилива.

Наконец, напомню один опыт, который кажется достаточным для признания анастомозов (если таковые существуют) и признания их пользы для прохождения крови из вен в артерии и. обратно по тем же путям. Вскрыв грудь какого-либо животного и перевязав полую вену около сердца так, чтобы ничего не попало в сердце, перевязывают яремные артерии с той и с другой стороны, не тронув вены. Если затем посмотреть на имеющуюся пустоту полой вены, я полагаю, будет очевидно, что нигде кровь не проходит из вен в артерии иначе, как через желудочки сердца. В противном случае вены, вследствие опорожнения артерий (как заметил Гален), в кратчайший срок времени оказались бы лишенными крови.

В заключение остается мне, Риолан, и тебя и себя самого поздравить: себя за твой отзыв, которым ты украсил кровообращение, тебя же за ученую книгу, изящную и законченную. Ничего более нарядного не было никогда мне послано, за что приношу тебе большую благодарность. Высказать тебе похвалу считаю себя обязанным и весьма

желаю. Но мне, сознаюсь, не под силу такой труд; ибо больше ценности в подписи имени Риолана, чем в моей похвале (я хотел бы, чтобы она была наивысшей). Пусть живет вечно знаменитая книга (когда и мрамор погибнет) и славу твоего имени передаст потомкам. Ты с большим изяществом соединил анатомию с патологией и обогатил с большой пользой остеологию — хвала тебе, знаменитейший муж! Отнесись же с любовью ко мне, который желает тебе быть счастливым и долговечным и чтобы знаменитые труды твои были бы тебе в вечную славу.

Вильям Гарвей.

                            -га              —